Воспоминания о сократе. Ксенофонт воспоминания о сократе Ксенофонт воспоминания о сократе формате doc

(около 444–356 до Р. X.)

Юность Ксенофонта, знакомство с Сократом

Ксенофонт, после и третий замечательный греческий историк, был афинянин из демоса Эрхеи, филы Айгеиды. Он родился, по наиболее вероятному расчету, в 444 г. до Р. X. (Ол. 84, 1). Отец его, Грилл, был, как кажется, человек состоятельный и мог потратить некоторые средства на образование своего сына. На состоятельность его семейства указывает уже и то, что Ксенофонт служил в гражданской коннице, в которую могли поступать только люди со средствами, так как всадник должен был постоянно содержать на свой счет двух строевых лошадей.

Диоген Лаэрций, в сочинении которого «Жизнеописания философов» находится также и биография Ксенофонта, сообщает, что в юности он был благонравен и скромен и отличался особенной красотой; это и было причиной, почему Сократ обратил на юношу свое внимание и старался привлечь его к себе. Сократ , который, по его собственным словам, имел привычку бродить по афинским улицам и «ловить людей», с целью направлять их на путь добродетели, особенно старался привлекать в число своих учеников таких юношей, по внешней красоте которых можно было заключать о гармоническом развитии их душевных сил. Диоген рассказывает, каким образом философ «поймал» молодого Ксенофонта. Встретив однажды юношу в узкой улице, он, протянув поперек палку, загородил ему дорогу и спросил, где можно купить такие-то и такие-то съестные припасы. Ксенофонт ответил на его вопрос; тогда он спросил опять, где воспитываются способные и хорошие люди. Молодой человек затруднился дать ответ. Тогда Сократ сказал ему: «Ну, так иди за мной, и узнаешь». Ксенофонт пошел за ним, и с тех пор сделался его вернейшим приверженцем и учеником, с радостью принял его учение и старался устроить сообразно с этим учением всю свою жизнь. Таким образом, уроки Сократа сделались для Ксенофонта основными принципами его нравственного существа. Впрочем, любознательный юноша старался усовершенствовать свое образование, обращаясь и к другим источникам; так, например, он учился красноречию у софиста Продика Кеосского.

Участие Ксенофонта в Пелопоннесской войне

Итак, Ксенофонт отправился с войском Кира, дружбу которого он приобрел, в надежде, что поход предпринят только против писидийцев; так как кроме лакедемонянина Клеарха, главнейшего полководца в войске Кира, действительная цель похода никому не была известна. Только уже в Киликии войску сообщили все. В битве при Кунаксе, на Евфрате, решилась судьба Кира (3 сентября 401 г.). Сам он был убит, его азиатские войска разбиты; но его греческие наемники, среди которых находился и Ксенофонт, одержали победу над войском Артаксеркса. Смерть Кира поставила греческое наемное войско, состоявшее более чем из десяти тысяч человек, в чрезвычайно затруднительное положение. Как из центра персидского царства возвратиться на родину, находящуюся более чем за 2000 верст, войску, со всех сторон окруженному врагами, готовящими ему гибель? Нужно пройти чрез враждебные страны, переправляться через большие реки, через высокие горы... Но они не отчаивались. Ксенофонт описывал потом в своём сочинении, как Клеарх, принявший на себя предводительство, смелым наступательным движением до того напугал царя Артаксеркса и его полководца Тиссаферна, что они предложили грекам заключить договор, по которому персы обязывались под предводительством Тиссаферна проводить греческое войско на родину, не нанося ему никакого вреда, и снабдить его съестными припасами. Греки, со своей стороны, должны были воздерживаться во время пути от всяких враждебных действий против персов. Но так как на прямой дороге, по которой войско Кира пришло в Кунаксу, можно было опасаться недостатка в съестных припасах, то для отступления был избран окольный путь, ведший от Евфрата к Тигру и через горы вверх по восточному берегу этой реки, через земли кардухов и армян, к Черному морю.

Так начался знаменитый Анабасис - "восхождение" Десяти тысяч эллинов с низменностей Месопотамии в расположенные севернее горные возвышенности. Скоро греки заметили, что Тиссаферн, сопровождающий их со своим войском, задумывает против них недоброе. Ксенофонт описал потом, как в момент, когда эллины расположились лагерем на притоке Тигра Забате, Клеарх и четверо других полководцев, в том числе и Проксен, были изменнически заманены в палатку Тиссаферна и взяты в плен, а 20 лохагов или начальников отрядов, которые явились вместе с стратегами, были перебиты тут же, перед палаткой. Стратеги в цепях были отправлены к персидскому двору и там казнены. Греки в своем лагере на Забате, лишившись большей части своих предводителей, оказались в самом беспомощном положении, совсем упали духом и отчаялись в своем спасении. Никто из оставшихся в живых начальников не имел в себе настолько энергии и решимости, чтобы стать во главе войска и возбудить в нем упавшее мужество. Спасителем явился Ксенофонт, – волонтер, находившийся при войске без всякой должности. Ободренный сновидением Ксенофонт, человек энергичный, практический и обладающий аттическим образованием, своим решительным вмешательством, ловкою речью и умным советом сумел снова воодушевить войско, так что греки решили на место погибших выбрать себе новых начальников и продолжать отступление. Ксенофонт был выбран на место Проксена; спартанец Хейрисоф, еще раньше бывший стратегом, принял начальство над передовым отрядом, а Ксенофонт – над арьергардом. На нем лежала самая трудная обязанность, так как он был душою всего предприятия. Можно смело сказать, что без Ксенофонта все войско погибло бы. Он с чрезвычайным искусством провел войска, среди многочисленных затруднений, но без больших потерь, через неприятельскую страну, через горы в земле кардухов и в Армении, к Эвксинскому Понту, в греческий город Трапезунд, куда Ксенофонт и его соратники прибыли в начале февраля 400 года до Р. Х. Путь оттуда до Византия и в Европу представлял не менее затруднений, хотя и в другом роде. Теперь, когда спасение считалось уже несомненным, и войско не хотело вернуться домой с пустыми руками, Ксенофонту пришлось вести борьбу с появившимися раздорами, возмущениями, страстью к грабежу, с завистью, недоброжелательством и коварством предводителей; но благодаря своему уму, красноречию и силе своего образования, ему все-таки удалось снова уладить дело.

Анабасис десяти тысяч греков. Карта военной экспедиции, которая послужила темой сочинения Ксенофонта

Осенью 400 г. они прибыли в Византий, где Ксенофонт хотел оставить войска и ехать на родину. Но бессовестность спартанских начальников в Византии, которые, желая подслужиться персидским сатрапам, хотели погубить возвращающееся на родину войско, побудило его остаться с товарищами невзгод. Этим Ксенофонт предотвратил большое несчастие. Когда солдаты, возмутившись предательскими замыслами спартанского адмирала Анаксибия, стали штурмовать Византий и уже хотели грабить этот город, Ксенофонт разумною речью снова успокоил расходившиеся страсти и спас город, а вместе с тем спас и войско, которое вследствие мести господствовавших в то время в Греции спартанцев , конечно, было бы совсем истреблено. «Во всей греческой истории, – говорит Грот, – можно указать очень немного случаев, в которых ловкая речь послужила бы средством отвратить такое несчастие, как истребление войска в Византии было предупреждено речью Ксенофонта; во все время своего начальствования над войском Ксенофонт не оказал ему более важной услуги, чем в этот раз». Все еще преследуемый враждебностью спартанцев, Ксенофонт со своим войском поступил на зиму на службу к фракийскому царю Севту, который делал грекам самые блестящие предложения, а при расплате обманул их.

Ксенофонт на службе у спартанцев

Между тем политическое положение изменилось, вследствие чего обстоятельства греческого войска поправились. В 399 году спартанцы, будто бы в интересах греческих городов в Малой Азии, начали войну против персидских сатрапов Тиссаферна и Фарнабаза, и пожелали нанять в помощь себе то самое войско, против которого они прежде замышляли недоброе. Вследствие этого Ксенофонт повел оставшееся еще под его начальством войско, около 500 человек, обратно в Азию и в Мизии, в городе Пергаме, передал его спартанскому гармосту Тимброну, которому было поручено главное начальство в этой войне. С тех пор это войско сражалось в Азии, как особый отряд спартанской армии, под названием «кировского» войска.

Когда Ксенофонт перевел своих людей из Европы в Азию, он был так беден, что в Лампсаке, где высадилось его войско, он вынужден был продать свою лошадь за 50 дариков. Флиасийский гадатель Эвклид, с которым Ксенофонт был знаком давно, еще в Афинах, и которого он встретил теперь в Лампсаке, объяснил, что бедность его происходит от того, что он со времени своего отъезда из Афин ни разу не принес полной жертвы Зевсу Мейлихию, и посоветовал ему это сделать. Ксенофонт на следующий же день последовал этому совету, и в тот же день увидел благотворные результаты жертвоприношения. Именно: спартанские уполномоченные, принесшие задаток за наем войска, принесли Ксенофонту в подарок проданную им лошадь, так что он сразу оказался богатым. А так как во время дальнейшего похода его войска получали богатую добычу и при дележе, в виде благодарности, выделяли Ксенофонту лучшую часть, то он приобрел такое состояние, что, как он сам признает, не имел никакого основания пожаловаться на Зевса Мейлихия.

Разрыв Ксенофонта с родиной и изгнание его из Афин

Уже давно Ксенофонт подумывал о возвращении в Афины. Теперь он имел средства для путешествия и возвращался домой не с пустыми руками. Передав свои войска Тимброну, он, по-видимому, простился с ними и отправился в Афины, куда и прибыл после двух с половиной лет отсутствия. За несколько недель до возвращения Ксенофонта афиняне заставили Сократа выпить кубок с ядом . Это осуждение его любимого друга и учителя, которое Ксенофонт должен был счесть величайшею несправедливостью, причинило ему горе и досаду, и весьма возможно, как склонен думать Грот, что он пробыл в Афинах недолго и весною 398 года, в огорчении, снова покинул родину и снова отправился в Азию, чтобы опять получить начальство над «кировским» войском, под верховною командою Деркиллида, заменившего Тимброна. Когда, в 396 году, царь Агесилай заменил Деркиллида в Азии, Ксенофонт, оставшийся на своем месте, сделался его почитателем и близким другом. В 394 г. Ксенофонт сопровождал его в поход в европейскую Грецию, когда там, вследствие союза между Фивами, Афинами, Коринфом и Аргосом против ненавистной и заносчивой Спарты началась так называемая Коринфская война. В августе того же года, в битве при Коронее, Ксенофонт сражался против союзников, следовательно, и против своего родного города.

Мы не можем согласиться с теми, которые желают оправдать Ксенофонта за эти открыто враждебные действия против своих сограждан, говоря, что он тогда желал бороться только с враждебной ему партией. Афиняне были в высшей степени раздражены этим поступком. Они уже давно косились на Ксенофонта, и не только за то, что он принимал участие в походе Кира, врага Афин, против Артаксеркса, но также и за то, что он, возвратившись из внутренней Азии, предоставил кировское наемное войско в распоряжение спартанцев. Теперь, когда Ксенофонт близко сошелся с Агесилаем и, открыто став на стороне спартанцев, стал сражаться против своего родного города, афиняне, по предложению Эвбула, осудили его на изгнание. Впрочем, Ксенофонт, при печальном положении Афин в это время и при своей расположенности к спартанцам и их аристократическому управлению, не считал изгнание из отечества за слишком тяжелое наказание. Спартанцы, вероятно, по предложению Агесилая, почтили Ксенофонта своим гостеприимством (προξενία) и за утрату отечества вознаградили его, подарив ему имение близ города Скилла (Скиллунта), в южной Элиде, в Трифилии. Спартанцы незадолго перед тем отняли этот Скилл, вместе с другими городами Трифилии, у элейцев и объявили его самостоятельным. Туда-то и отправился Ксенофонт со своей женой Филезией и двумя сыновьями, Гриллом, и Диодором, которые, по предложению Агесилая, воспитывались в Спарте, для того, как говорит Плутарх, чтобы изучить важнейшую из всех наук – науку повелевать и повиноваться. Филезия была, вероятно, вторая жена Ксенофонта; имя первой было, кажется, Сотейра.

Ксенофонт в Скиллунте

Когда так называемые «Десять тысяч», возвращаясь из внутренней Азии, прибыли в город Керазунт на Черном море, они разделили между собою деньги, вырученные от продажи добычи, и десятую часть из них передали Ксенофонту для Аполлона и эфесской Артемиды. Ксенофонт посвятил дельфийскому Аполлону подарок, написав на нем имя свое и Проксена. Деньги, назначавшиеся для Артемиды, он, отправляясь из Азии с Агесилаем в опасный поход, оставил в Эфесе Мегабизу, предстоятелю храма Артемиды, с просьбою возвратить эти деньги ему, Ксенофонту, если он останется в живых, если же он во время похода будет убит, то употребить их на такой подарок в храм, какой, по его мнению, будет приятен богине. Когда Ксенофонт переселился в Скилл (Скиллунт), в 20 станциях от Олимпии, Мегабиз, приехавший на олимпийские игры, явился к нему и вручил ему эти деньги. Ксенофонт употребил их на покупку земель в окрестностях Скилла, в местности, указанной ему дельфийским оракулом, чтобы там построить Артемиде храм по образцу эфесского. Река, протекавшая по этой священной земле, называлась Селинунт, как и та, которая протекала близ храма Артемиды в Эфесе; в ней были такие же рыбы и такое же дно, обильное раковинами. Здесь Ксенофонт выстроил храм и поставил жертвенник и кипарисовую статую богини; храм был построен в миниатюре, по образцу эфесского; деревянная статуя богини также походила на золотую статую её в Эфесе. Вокруг храма была разведена роща фруктовых деревьев, а дальше, в пределах той же священной местности, находился луг и горы, покрытые лесом и прекрасные пастбища для свиней, коз, овец и лошадей. Здесь водилось также много дичи – оленей, ланей и кабанов.

Ксенофонт жил в своем имении, рядом с этой священной землей, и считал себя её охранителем и управителем. Рядом с храмом Ксенофонт поставил колонну с надписью: «Эта земля посвящена Артемиде. Кто ею владеет и пожинает её плоды, тот должен ежегодно жертвовать десятину, а из остального содержать храм. Если же кто этого не будет исполнять, того богиня накажет». Ксенофонт ежегодно приносил богине жертву от плодов этой земли и устраивал в честь её праздник, на который собирались все граждане Скилла, а также и окрестные жители со своими женами. В то время как скот их пасся на лугу, богиня угощала их ячменной похлебкой и пшеничным хлебом, вином и сладкими лакомствами, а также и мясом жертвенных животных, которых брали с этой же священной земли или ловили в соседних горах. Охоту для этой цели устраивали сыновья Ксенофонта вместе с юношами и гражданами Скилла. (Xen., Anab. V, 3, 4 и сл.).

Бегство Ксенофонта из Скиллунта

В этом уединенном поместье изгнанник в продолжение многих лет жил спокойно, занимаясь частью земледелием, охотой и т. п., частью же – писанием большей части своих сочинений, так что изгнание Ксенофонта, подобно изгнанию Фукидида, было полезно для потомства. Преобладание спартанцев в Пелопоннесе обеспечило ему владение его имением. Но когда, вследствие битвы при Левктрах (371 г. до Р. X.), власть спартанцев была уничтожена, тогда элейцы, никогда не покидавшие своих притязаний на города Трифилии, снова овладели Скиллом и прогнали оттуда Ксенофонта, бывшего под покровительством Спарты. Диоген говорит, что сыновья Ксенофонта с небольшим числом слуг бежали в Лепреон, в южную Трифилию, а сам Ксенофонт сначала отправился в Элиду, потом в Лепреон к своим сыновьям и вместе с ними – в Коринф, где и поселился окончательно. Павзаний (во II в. по Р. X.) сообщает, будто элейские проводники уверяли, что Ксенофонт за присвоение себе имения в Скилле был привлечен олимпийским советом к судебному следствию; но что элейцы его простили и оставили его в Скилле. Недалеко от священной земли Павзанию показывали даже и гробницу со статуей из пентелийского мрамора и говорили, что это могила Ксенофонта. Этот рассказ едва ли заслуживает вероятия. По-видимому, это просто выдумка элейцев, желавших вычеркнуть из истории память об оскорблении, нанесенном их предками знаменитому человеку.

Возвращение афинского гражданства Ксенофонту, гибель Грилла

Вскоре после битвы при Левктре афиняне, из соперничества со своими соседями фиванцами, начинавшими тогда приобретать могущество, заключили союз с спартанцами; вследствие этого афиняне отменили постановление об изгнании Ксенофонта, по предложению того же самого Эвбула, который прежде предлагал изгнать его. Это произошло, вероятно, около 369 г. С тех пор Ксенофонт стал часто приезжать в Афины, но, как кажется, постоянно жил в Коринфе, где, вероятно, и умер. Когда Эпаминонд предпринял свой последний поход в Пелопоннес, и афиняне отправили войско на помощь спартанцам, Ксенофонт послал в афинское войско обоих своих сыновей, Грилла и Диодора, молодых людей, прекрасно воспитанных, которых прозвали Диоскурами. Сыновья Ксенофонта незадолго до битвы при Мантинее (4-го июля 362 г.), принимали участие в стычке всадников, происходившей близ Мантинеи. Эпаминонд после неудачного нападения на Спарту сам со своими всадниками поспешил к Мантинее, в надежде сразу овладеть этим городом, лишенным защитников. Но за час до его прибытия в Мантинею прибыли уже посланные из Афин всадники, чего он не знал. Они с небольшим числом способных к бою мантинейцев, смело выступили навстречу неприятелю и после жаркого боя отразили нападение. Сын Ксенофонта Грилл в этом сражении отличился особенной храбростью и был убит. Ксенофонт приносил жертву, когда пришло известие о смерти его сына. В сильном горе, он снял с себя венок, который обыкновенно надевали на себя во время жертвоприношения. Но когда Ксенофонту сказали, что сын его погиб, храбро сражаясь за отечество, тогда он снова надел этот венок на голову. Некоторые рассказывают, что, получив это горестное известие, Ксенофонт даже и не заплакал, и сказал: «Я знал, что произвел на свет человека смертного». По свидетельству Аристотеля , многие прославляли Грилла в хвалебных песнях и речах, делая это отчасти для того, чтобы оказать уважение его отцу. Мантанейцы почтили храброго воина торжественным погребением, и на том месте, где он пал, поставили колонну с его изображением. В Афинах находилась картина жившего в то время Эвфранора, который изобразил эту стычку всадников и храброго Грилла, убивающего начальника неприятельской конницы. Вероятно, именно вследствие этой картины и явилось у афинян ошибочное мнение, что сын Ксенофонта Грилл участвовал в главной битве при Мантинее и убил Эпаминонда: изображенную на картине стычку конницы сочли за главное сражение, а убитого Гриллом начальника конницы – за самого Эпаминонда, который, заметим, никогда не сражался во главе конных отрядов. Для национальной гордости афинян, конечно, могло быть лестно, что один из афинских воинов прослыл победителем Эпаминонда; но спартанцы и мантинейцы оспаривали у них эту честь. Спартанцы уверяли, что Эпаминонда убил их соотечественник Антикрат или Махайрион, и оказывали почести ему и его потомкам. Мантинейцы же приписывали эту честь своему согражданину Махайриону.

Смерть Ксенофонта

Ксенофонт умер в глубокой старости в Коринфе, по показанию Диогена Лаэрция, в 1 год 105 олимпиады (=360 до Р. X.). Но так как Ксенофонт, в своем сочинении Έλληνικά упоминает о смерти Александра Ферейского, который умер в 358 году, то значит, он умер или в этом же году, или в одном из следующих. Его род продолжался сыном его Диодором, который имел сына Грилла. У этого последнего, кажется, был сын Ксенофонт, против которого была направлена речь Дейнарха.

Достоверных изображений Ксенофонта мы не имеем. Нам известно, что он в юности отличался особенной красотой. В одном письме, которое приписывается Хиону, ученику Платона , но, по-видимому, представляет риторическое произведение позднейшего времени, Ксенофонт изображается также очень красивым человеком с длинными вьющимися локонами и приятными чертами лица.

Характер Ксенофонта

Ксенофонт был человек простой, с душою, доступною для всего доброго и прекрасного, в высокой степени благочестивый и богобоязненный, любивший мирную, спокойную жизнь и не гонявшийся за должностями и почетом. При всей мягкости своего образа мыслей и приятности обращения везде, где было нужно, он обнаруживал, как это видно из его «Анабазиса», твердый и решительный характер, мужество и хладнокровие во время опасности. При этом Ксенофонт обладал даром убедительной речи и редким талантом – обходиться с людьми, смотря по их личным качествам и располагать их в свою пользу. Хотя Ксенофонт и был склонен к отвлеченному мышлению и стремился вполне согласить свою жизнь и деятельность со своими убеждениями, однако он был создан преимущественно для жизни практической. Это видно и из писательской деятельности Ксенофонта. История, государственная жизнь, военное дело и т. п. – вот главнейшие предметы, избираемые им для обработки.

Ксенофонт и Платон

Некоторые из его сочинений относятся к области философии, которой он был предан с юных дней. Но Ксенофонт не пускался в разъяснение труднейших вопросов этой науки, подобно Платону, который получил философские познания из одного с ним источника – из уроков Сократа. Ксенофонт трезво излагал только такие стороны философии, которые имели какое-либо отношение к практической жизни. Вследствие этого различия между обоими учениками Сократа древние предполагали существование между ними взаимной зависти и враждебных отношений, чего в действительности, конечно, не было.

Как выпускник Кулинарного техникума, я обладаю парадоксальной жаждой к знаниям и неуемной тягой к самообразованию. Хоть и говорят, что век учись, а дураком помрешь, я все же надеюсь, что помру дураком начитанным. Потому что с книгой и жить веселее, и мозгам польза. Да и того, глядишь, смогу чего людям умного сказать в перерывах между просмотром "Дома-2". Так вот, слег я недавно от суровой финской простуды, и чтобы зря не терять времени, решил ознакомиться с мыслями и жизнеописанием древнего философа Сократа.

Как начинающий, я, понятное дело, взялся за "Воспоминания о Сократе" Ксенофонта Афинского. Сам Сократ, как известно, не оставил после себя никаких письменных трудов, а все что он когда-либо говорил людям, за него на папирусе записали его ученики. Одним из таких учеников был философ Ксенофонт Афинский. Свои "Воспоминания о Сократе" Ксенофонт составил уже после смерти Сократа, поэтому не все слова Сократа до нас дошли в той форме, в которой их озвучил сам Сократ. Но смысл идей Сократа от этого не изменился.

Древним грекам гражданин Сократ был прежде всего известен своей тягой к добродетели, а так же своей феноменальной скромностью и умеренностью. Уже в этом гражданин Сократ очень сильно выделялся на фоне своих древнегреческих соплеменников. Но Сократ был не только скромным, но еще и очень мудрым, и своими умными вопросами и речами выводил на чистую афинскую воду многих древнегреческих оборотней в тунике и всевозможных древнегреческих Петриков.

Спорить Сократ не только любил, но еще и умел. Интересовало Сократа абсолютно всё, потому что по глубокому убеждению древнегреческого философа, любой отдельно взятый гражданин несомненно получает больше пользы от знания, чем от незнания.

Особую роль Сократ отводил благоустройству государства, потому что только через благоустроенное государство все его граждане получают множество всяческих благ и выгод. Основа такого благоустройства - это дееспособные граждане, знающие как устроено государство и как им нужно управлять. А дееспособные граждане, способные управлять государством, по мнению Сократа, берутся прежде всего из дружных семей и крепких хозяйств. Потому что если человек не умеет вести свое хозяйство и заботиться о своей семье, то потуги такого гражданина в деле управления государством скорее всего окажутся весьма плачевными.

Не забывал Сократ давать определения и основным человеческим понятиям. Так, главная цель жизни человека - это стремление к счастью. Справедливость по Сократу - это знание как соблюдать писанные и неписанные законы, а храбрость - это знание как с умом и бесстрашием справиться с опасностью.

Не был Сократ и робкого десятка. Ходил в военные походы, учавствовал в обороне Афин, обличал продажных судей. Понятно, что древнегреческие оборотни в туниках и всевозможные прохиндеи люто ненавидели Сократа за его мудрость, острый язык и тягу к справедливости. В конце-концов против гражданина Сократа в суд был подан коллективный иск с формулировкой "за совращение молодежи". Сократа обвиняли в том, что он призывает молодежь не молиться греческим богам. После недолгого судебного заседания гражданина Сократа приговорили к смерти.

Вопреки распространенной легенде о долгой тридцатидневной смерти Сократа, на самом деле на момент объявления судебного приговора в Афинах наступил праздник Аполлона, и Сократу отсрочили казнь на один месяц. Многими художниками смерть Сократа изображается полная печали и тоски, однако на самом деле Сократ совершенно сознательно желал себе смертного приговора, потому что не хотел испытывать на себе тяготы старости и старческого слабоумия.

Книжка "Воспоминаний о Сократе" так же оказалась весьма примечательной своими сносками и разъяснениями жизни и быта древних греков. Так, например, гражданами в Древней Греции считались исключительно свободные и финансово обеспеченные люди. Ремесленники или, того хуже, рабы, гражданами не считались, и были для древнегреческих граждан чем-то вроде лопаты, топора или ершика для унитаза.

Граждане в Древней Греции были гражданами лишь в своем городе-полисе. Выйдя за городские стены, свободные граждане одного города-полиса тут же могли стать рабами свободных граждан другого города-полиса. Лишь под натиском общего врага свободные граждане городов-полисов объединялись и начинали считать себя равными людьми.

Воевали древние греки много и часто, поэтому слабое и некрасивое тело у древних греков не почиталось. Сократ же добавлял, что укрепление тела позволяет укрепить и душу. А благодаря крепкому телу и здоровой душе люди становятся более способными к нравственной жизни, чем люди слабые.

Помимо войны древние греки так же занимались науками и искусством. При этом Сократ считал, что познавать науки или искусства нужно до тех пор, пока они приносят человеку пользу в жизни. И что не стоит увлекаться изучением того, что человеку в жизни не приносит пользы.

Помимо бытовых особенностей древнегреческой жизни, в "Воспоминаниях о Сократе" так же повествуется и об устройстве древнегреческого суда, где у обвиняемого не было адвоката, где обвинитель и обвиняемый определяли себе форму наказания, а часть имущества осужденного после приговора отходила в собственность обвинителя. В "Воспоминаниях" так же прекрасно рассказано о судах над стратегами и военачальниками, проигравшими то или иное сражение, или просто недостаточно хорошо одержавшими победу над врагом.

КСЕНОФОНТ АФИНСКИЙ

Введение (содержание «Воспоминаний»)

Книга 1 (гл. 1–7)

"Воспоминания о Сократе" в 4 книгах (по древней терминологии) написаны Ксенофонтом с целью реабилитировать Сократа в общественном мнении и доказать, что он казнен несправедливо. Этой апологетической цели Ксенофонт старается достигнуть двумя способами: отрицательным и положительным. Как обыкновенно бывает в судебных речах, так и в этом сочинении Ксенофонт сперва доказывает несостоятельность обвинений, предъявленных Сократу противной стороной, будто он был вредным для государства человеком, а затем приводит факты из жизни и учения Сократа, свидетельствующие о том, что он был полезным членом общества. Первая часть, - собственно защита, - очень коротка: она заключается в двух первых главах первой книги; всю остальную часть сочинения, начиная с третьей главы первой книги, занимает вторая часть, в которой излагаются преимущественно беседы Сократа с разными лицами на разные темы. Ввиду того что эта вторая часть во много раз больше первой, все сочинение названо в подлиннике "Άπομνεμονεύματα", что буквально значит "рассказы по памяти о достойных упоминания вещах"; может быть, это название дано даже не автором, а кем-либо в более поздние времена. На самом деле, ввиду основной цели сочинения, правильнее было бы озаглавить его "Апология (т. е. защита) Сократа", как и озаглавлено другое, меньшее сочинение Ксенофонта, посвященное той же цели. Мы теперь называем первое сочинение по большей части латинским словом "Меморабилии" (т. е. достойные упоминания вещи).

Беседы Сократа изложены Ксенофонтом не в систематическом порядке, т. е. не представляют собою систематического свода учения Сократа; но группировка их по темам до некоторой степени все-таки проведена. С I 3 до II 1 трактуются преимущественно темы о благочестии, воздержности, хвастовстве. С II 2 до II 10 речь идет о благодарности и обязанностях по отношению к родным и друзьям. Таким образом, первые две книги посвящены темам о добродетелях и обязанностях, касающихся всех людей. В III книге приведены беседы Сократа с разными лицами об их занятиях, ремеслах, искусствах (военное дело, государственное управление, определение понятий в диалектике, живопись, скульптура, искусство любви) и о некоторых случаях в практической жизни (например, о неполучении ответа на приветствие, о несоблюдении хорошего тона за обедом). В IV книге (за исключением главы 4, содержащей разговор Сократа с софистом Гиппием о справедливости) представлен образ действий Сократа по отношению к разного рода юношам. В последней главе IV книги - заключение, резюмирующее все свойства Сократа.

Порядок бесед, как я сказал, нельзя назвать систематическим. Но в сумме получается довольно цельный очерк философии Сократа. Мы видим, что он был занят исключительно нравственной философией, этикой, и в "Воспоминаниях" даны ответы на все главные вопросы этики. Древние делили этику на три части: 1) учение о благах и о высшем благе, 2) учение о добродетелях, 3) учение об обязанностях.

I. Благо, к которому должен стремиться человек, по учению Сократа у Ксенофонта, есть полезное; а полезное - то, что служит к достижению цели (IV 6, 9). Поэтому нет абсолютного блага, а есть только благо относительное, - полезное к тому, для чего оно полезно. Таким образом, что для одного полезно, для другого может быть вредно. Высшая цель, к которой человек должен стремиться, есть счастье жизни. Следовательно, благо есть то, что полезно для достижения этой высшей цели, счастья жизни, и высшее благо есть счастье жизни. Но это счастье заключается не во внешних благах, а в таких благах, которые человек приобретает себе трудом, деятельностью. Телесное здоровье составляет также долю счастья, потому что без него не может быть духовного здоровья. Чем меньше человек зависит от внешних предметов, тем больше он подобен божеству.

Блага, сумма которых составляет высшее благо, т. е. счастье жизни, упоминаются следующие:

1) Хорошее здоровье и телесные силы, потому что они содействуют нравственной жизни. Надо заниматься гимнастическими упражнениями, потому что они укрепляют не только тело, но и душу (III 12).

2) Духовное здоровье, умственные способности и все способности души (III 12, 6).

3) Искусства и науки, потому что они очень полезны для хорошей и счастливой жизни; однако заниматься ими надо лишь до того предела, пока они полезны для жизни, а занятие предметами, далекими от жизни и скрытыми от глаз человека, бесполезны и отвлекают нас от изучения полезных вещей (IV 7).

4) Дружба - тоже ценное и полезное благо. Но она может быть только между хорошими людьми. Она возникает в нас от восхищения добродетелью другого; это восхищение внушает нам благожелательность и старание привязать к себе друга благодеяниями разного рода. Основа дружбы - правдивость. Поэтому самый краткий и верный путь к дружбе - стараться быть такими, какими мы хотим казаться другу (II 4; 5; 6).

5) Согласие между родителями, детьми и братьями, потому что они созданы божеством для взаимной помощи (II 2; 3).

6) Гражданская община или государство, потому что, если оно благоустроено, то обеспечивает всем гражданам великие выгоды (III 7).

II. Для достижения благ, на которых зиждется счастье, мы должны украшать душу добродетелью, т. е. такою силою, при помощи которой мы можем усвоить себе блага, доставляющие счастье. Чтобы представить яснее образ добродетели, древние философы разлагали добродетель на четыре главные части (основные добродетели): мудрость, храбрость, справедливость, воздержность (или самообладание). Сократ принимал только три основных добродетели: воздержность (или самообладание), храбрость и справедливость, а мудрость он не считал за отдельную добродетель. Мудрость, т. е. знание, как различать хорошее или дурное (или, по Сократу, полезное и вредное) и как первое применять, а второго избегать, он отождествлял с добродетелью вообще, так что храбрость, справедливость и воздержность (самообладание) суть только части мудрости (III 9, 1-5). Поэтому мудрый - тот, кто познал хорошее (полезное) и согласно этому направляет жизнь, потому что, кто познал хорошее (полезное), тот будет всегда делать то, что находится в согласии с хорошим (полезным). Что совершается добродетельным образом, т. е. воздержно, справедливо и храбро, то хорошо и полезно; что противоположно добродетели, - дурно и вредно. Кто познал добродетели, будет поступать добродетельно; кто не познал их, тот, если бы даже и хотел, не может поступать добродетельно. Таким образом, знание (хорошего и дурного) и действие (хорошее или дурное) неразделимы (III 9, 5).

1. Воздержанность Сократ называл основой добродетели. Она состоит в обуздании страстей и подчинении их рассудку. Без нее мы не можем делать ничего хорошего и доставлять пользу и удовольствие себе и другим. Благодаря ей мы с радостью беремся за труд. Без труда боги не дают нам ничего хорошего. Во всяком положении она дает нам выбирать наилучшее и делает нас способными к деятельности (I 5; II 1; IV 5).

2. Храбрость есть знание, как справляться с опасностями умно и неустрашимо. Только того следует считать храбрым, кто знает опасности и умеет в них действовать, как должно (IV 6, 10-11).

3. Справедливость есть знание, как соблюдать законы, существующие у людей. Есть два рода законов: писанные и неписанные. Соблюдение писанных законов есть основа благоденствия государства (IV 6, 5-6; IV 4, 10-18; IV 2, 13-19). Неписанные законы - те, которые даны самими богами человеческому роду и соблюдаются во всех странах одинаковым образом (IV 4, 19-24).

III. Обязанность есть закон, которому мы должны следовать в жизни. Но этот закон должен быть в согласии с учением о высшем благе. Так как, по воззрению Сократа, хорошее и полезное - одно и то же, то закон предписывает нам обязанность при всяком действии руководиться тем, что мы считаем наиболее полезным (IV 2, 14-17). Сопоставление главнейших обязанностей находится в II 1, 28. Ввиду непрочности благ человеческой жизни, надо стремиться иметь как можно меньше потребностей (IV 2, 34; I 6, 10). Если человеческий ум слишком слаб, чтобы понять, что надо делать, следует узнавать это от богов посредством гаданий. Что боги существуют, властвуют над миром и заботятся о роде человеческом, об этом свидетельствуют порядок мира, устройство человеческого организма и другие факты. Мы должны поэтому чтить богов и, если будем это делать, то можем быть уверены, что они готовы оказывать нам помощь в делах, скрытых от человеческого ума (I 4; IV 3).

Историческое значение "Воспоминаний"

Сократ излагал свои мысли в устной форме, в разговорах с разными лицами; до нас дошли сведения о содержании этих разговоров в сочинениях его учеников, Платона и Ксенофонта, и лишь в ничтожной доле в сочинениях Платонова ученика, Аристотеля. Ввиду большого числа и объема сочинений Платона и Ксенофонта, может казаться, что философия Сократа нам известна с полной точностью. Но тут есть препятствие: Платон и Ксенофонт во многих отношениях представляют учение Сократа различно. Достаточно привести один пример. У Ксенофонта ("Воспоминания" II 6, 35) Сократ разделяет общее мнение, что врагам надо делать больше зла, чем они могли бы сделать; а у Платона ("Критон" 49с) Сократ, вопреки общему мнению, говорит, что не следует платить обидой и злом никому на свете, какое бы зло ни сделали люди. Отсюда в науке возник вопрос, о том, кто из них представляет учение Сократа в более чистом виде. Вопрос этот породил целую литературу и решается совершенно различно: одни ученые видят в Ксенофонте самый чистый источник сведений о Сократовой философии; другие, напротив, считают Ксенофонта никуда не годным или мало годным свидетелем и отдают предпочтение Платону. Некоторые утверждают, что единственным достоверным источником для характеристики Сократа служит комедия Аристофана "Облака", где Сократ представлен софистом и безбожником. Наконец, многие признают важными показания о Сократе всех трех основных свидетелей: Платона, Ксенофонта и Аристотеля.

Для нашей цели важно рассмотреть вопрос, насколько достоверны свидетельства Ксенофонта, заключающиеся в "Воспоминаниях". Пригодность "Воспоминаний" для этого подвергается сомнению в трех отношениях.

1) Одни говорят, что "Воспоминания" сильно интерполированы, т. е. что автором большей части этого сочинения был не Ксенофонт, а какие-то другие лица более позднего времени и что эти дополнения к "Воспоминаниям" потом были соединены с подлинным текстом Ксенофонта в одно целое.

2) Другие находят, что Ксенофонт намеренно изобразил учение Сократа не таким, каким оно действительно было.

3) Третьи думают, что Ксенофонт был неспособен понять учение Сократа и потому ненамеренно представил его философию в искаженном виде.

Рассмотрим эти теории.

Родоначальником первой теории - об интерполяциях в обширных размерах - был Людвиг Диндорф, который в предисловии к своему оксфордскому изданию "Воспоминаний" (1862 г.) выставил гипотезу о том, что это сочинение переработано кем-то в более позднюю эпоху. Представители этого направления впоследствии дошли до абсурда: руководясь чисто субъективными мотивами о том, что Сократ у Ксенофонта изображен недостойным его образом, или соображениями, касающимися языка, они считают подложною большую часть "Воспоминаний". Если взять сумму мест, которые Крон (Krohn) и Гартман (Hartman) считают подложными, то окажется, что из 145 страниц греческого текста "Воспоминаний" в стереотипном издании только 10 страниц принадлежат Ксенофонту! Лучшим опровержением этой теории служит то, что сами представители этого направления противоречат друг другу: Гартман, например, признает подлинными, ввиду литературных достоинств, как раз те места, которые Крон по другим соображениям решительно считает подложными, и, наоборот, Гартман считает подложными многие места, которые Крон считает подлинными. Это направление теперь в значительной степени вышло из моды.

Представители второго направления - о намеренном изображении учения Сократа самим Ксенофонтом не в истинном его виде - указывают на то, например, что Ксенофонт, имея в виду только апологетическую цель, пропускал в своем сочинении те элементы Сократовой философии, которые он считал непригодными для этой цели. И действительно, Ксенофонт в I 3, 1 указывает, что он приведет из запаса своей памяти факты и беседы, доказывающие пользу, которую Сократ приносил друзьям. Наоборот, в I 1, 16 он перечисляет много тем, на которые Сократ вел беседы, но на некоторые из этих тем он не приводит ни одной беседы (например, о том, что такое государство и государственный муж), - вероятно, потому, что они не нужны были для апологетической цели.

Что "Воспоминания" заключают в себе не все беседы Сократа, это видно не только из приведенного сейчас свидетельства самого Ксенофонта, но вполне понятно и само собою: в I 1, 10 Ксенофонт говорит, что Сократ ежедневно и утром и вечером ходил в многолюдные места и там говорил на разные темы: "по большей части он говорил, так что всякий мог его слушать". Если даже считать знакомство Ксенофонта с Сократом кратковременным (хулители Ксенофонта стараются возможно более уменьшить время их знакомства, хотя это противоречит некоторым древним известиям и свидетельству самого Ксенофонта: см. введение к "Пиру"), все-таки в таком маленьком сочинении, как "Воспоминания", невозможно было бы воспроизвести все рассуждения Сократа. Да из приведенных слов Ксенофонта (в I 3, 1) видно, что Ксенофонт не все их и запомнил. Но такой же упрек, конечно, можно сделать и Платону.

Однако эта неполнота не умаляет ценности собранного Ксенофонтом материала: во всяком случае, как видно из приведенного выше обзора содержания "Воспоминаний", взгляды Сократа на большую часть тем этики изложены в "Воспоминаниях". К тому же, как указывает Гиппий Сократу в виде упрека, с которым Сократ соглашается (IV 4, 6), Сократ говорил "всегда" одно и то же на одни и те же темы, и потому можно с достаточной вероятностью предполагать, что у Ксенофонта в памяти осталось хоть по одному разговору на каждую тему, который он и использовал в "Воспоминаниях", если он нужен был для его апологетической цели.

Но представители этого направления идут гораздо дальше, - предполагают, что апологетическая тенденция есть только фикция, служащая Ксенофонту прикрытием для изложения отчасти собственных мыслей, отчасти заимствованных у Антисфена, ученика Сократова, основателя кинической школы философов. Последняя гипотеза неубедительна уже ввиду недостаточности наших сведений об учении Антисфена, и к тому же нельзя ручаться, что мысли, считающиеся Антисфеновыми, на самом деле не принадлежат Сократу и что Антисфен, ревностный ученик Сократа, не заимствовал сам эти мысли у него.

Если бы можно было доказать с полной вероятностью, что "Пир" и "Домострой" первоначально составляли с "Воспоминаниями" одно целое (такое предположение существует: см. во введениях к этим сочинениям), это было бы некоторым доказательством в пользу фиктивного характера "Воспоминаний", так как в обоих этих сочинениях (особенно в "Домострое") можно предполагать с некоторым правом, что автор, по крайней мере иногда, влагает собственные мысли в уста Сократа 1 . Но, так как мнение об их первоначальном единстве с "Воспоминаниями" есть лишь гипотеза, то и этот аргумент не свидетельствует против исторической достоверности "Воспоминаний".

Против мнения, что Ксенофонт в "Воспоминаниях" пользуется именем Сократа для изложения собственных мыслей, говорит, между прочим, то обстоятельство, что Ксенофонт сам является действующим лицом лишь в одном разговоре (I 3, 9 и след.). Если бы он стремился к изложению своих мыслей, что помешало бы ему выводить себя как можно чаще действующим лицом? Ведь, наверное, он не один этот раз беседовал с Сократом, но не считал эти беседы подходящими для цели своего сочинения и потому не поместил их. Таким образом, мы видим в "Воспоминаниях" такую же скромность со стороны Ксенофонта, как в "Пире", где он, хотя и говорит о своим личном присутствии на описываемом торжестве, ни разу больше о себе не упоминает. Даже в "Домострое", где, по предположению критиков, под именем Исхомаха скрывается сам Ксенофонт, он не пожелал выставить себя действующим лицом.

Представители третьего направления думают, что Ксенофонт не мог понять учение Сократа и по этой причине изложил его философию в искаженном виде. Это предположение основано в первую очередь на очень низкой оценке некоторыми новыми критиками умственных способностей Ксенофонта. Одним из представителей этого направления является и Гомперц (Gomperz) (автор известного сочинения "Греческие мыслители", 2 тома которого переведены на русский язык). Гомперц, например, говорит о "скудости его ума" ("Греческие мыслители", т. II, стр. 94). "Мы охотно верим ему, - продолжает Гомперц, - когда он со вздохом восклицает: разобрать все его (Сократа) определения понятий было бы очень трудным делом. Иными словами, можем мы сказать: старому офицеру на покое очень трудно углубиться в диалектические тонкости" (там же, стр. 103). "Если бы великий афинянин (Сократ) обращался к юношам в гимнасиях и к взрослым на рынке только с теми скучными, елейными и позитивно-догматическими речами, совершенно лишенными исследования понятий и диалектической формы, которым уделено так много места в "Меморабилиях", то он, конечно, не привлек бы к себе даровитых людей своего времени и не мог бы оказать на них никакого влияния" (там же, стр. 102). "Простые, легко понятные мысли (Сократа) переданы невыносимо пространно и придавлены грузом примеров, из которых каждый был бы излишним. Как бесконечно подробно в разговоре с Лампроклом, старшим сыном Сократа, развивается мысль, что неблагодарность дурна и что самый дурной род ее есть неблагодарность к родителям" (там же, стр. 102). Вся эта критика Гомперца субъективна и не имеет никакого реального основания. Мы совершенно не знаем, как разговаривал Сократ со своими случайными собеседниками; но, судя по тому, что многие из них были очень невысокого социального положения, надо скорее предполагать, что он выражался просто, доступно для понимания даже самого простого человека. Поэтому, может быть, ему надо было выражаться пространно и приводить много примеров. Ксенофонт указывает, что педагогические приемы Сократа были различны смотря по человеку (IV 1, 3), и вполне естественно, что в разговоре с сыном своим Лампроклом (II 2), по-видимому, мальчиком лет тринадцати, он нашел нужным выражать свои мысли пространно; если бы Сократ разговаривал на эту тему с таким профессором философии, как Гомперц, то, наверное, не стал бы так развивать эту мысль. К тому же упрек в пространности надо отнести не только к Ксенофонту, но и к Платону: способ выражения Платонова Сократа часто еще пространнее, чем Ксенофонтова 2 .

Если беседы Сократа, записанные в "Воспоминаниях", были так скучны для его слушателей и не могли оказывать на них влияния, как говорит Гомперц, то как объяснить тот факт, что Ксенофонтовы "Воспоминания" казались древним читателям интересными? Из огромной греческой литературы до нас дошли лишь очень немногие сочинения, - конечно, те, на которые был спрос в древности, которые поэтому переписывались. Ксенофонтовы сочинения дошли до нас все, и притом в большом количестве рукописей: это служит доказательством, что они находили читателей. Очевидно, вкусы древних были не одинаковы со вкусами Гомперца и подобных ему критиков, и беседы Сократа в "Воспоминаниях" не казались древним читателям такими скучными, елейными и т. д., какими они кажутся этим критикам.

Диалектические тонкости как раз были редко уместны в популярных беседах, и Ксенофонт, может быть, мало приводит их именно по этой причине, а не потому, чтобы углубляться в них считал трудным делом. К тому же насмешка Гомперца над старым офицером основана на неверном понимании слов Ксенофонта в IV 6, 1: Ксенофонт говорит здесь не о трудности понять Сократовы определения понятий, а о том, что все определения приводить было бы "делом большим" (polu; e

( 1) Если прав­да, что воздер­жа­ние - дра­го­цен­ное бла­го для чело­ве­ка, рас­смот­рим, содей­ст­во­ва­ли ли ему такие беседы Сокра­та.

Дру­зья! Пред­по­ло­жим, у нас нача­лась бы вой­на, и мы хоте­ли бы выбрать чело­ве­ка, под началь­ст­вом кото­ро­го мы все­го боль­ше наде­я­лись бы и себя спа­сти от пора­же­ния, и вра­гов поко­рить: мог­ли бы мы выбрать чело­ве­ка, кото­рый не в силах бороть­ся с чре­во­уго­ди­ем, стра­стью к вину, сла­сто­лю­би­ем, сон­ли­во­стью, {тягота­ми}? Как мог­ли бы мы думать, что он спа­сет нас или одо­ле­ет вра­гов? ( 2) Пред­по­ло­жим, при кон­це жиз­ни мы хоте­ли бы пору­чить кому-нибудь вос­пи­та­ние мало­лет­них сыно­вей, охра­ну чести доче­рей-деву­шек, сбе­ре­же­ние иму­ще­ства: сочли бы мы заслу­жи­ваю­щим тако­го дове­рия чело­ве­ка невоздерж­но­го? А рабу невоздерж­но­му пору­чи­ли бы мы ско­ти­ну, кла­до­вые, над­зор за работа­ми? А в домаш­ние слу­ги и закуп­щи­ки про­ви­зии захо­те­ли бы мы взять тако­го хоть даром? ( 3) Но, если даже раба невоздерж­но­го мы не взя­ли бы к себе, то не сле­ду­ет ли само­му-то чело­ве­ку осте­ре­гать­ся стать таким? Коры­сто­люб­цы, отни­мая день­ги у дру­гих, мож­но пола­гать, обо­га­ща­ют себя; но про невоздерж­но­го чело­ве­ка нель­зя ска­зать, что он для дру­гих вреден, а для себя поле­зен: нет, он - зло­дей для дру­гих, но для себя еще боль­ший зло­дей, если толь­ко вели­чай­шее зло­де­я­ние - губить не толь­ко свой дом, но и тело и душу. ( 4) В дру­же­ской ком­па­нии кому понра­вит­ся чело­век, про кото­ро­го извест­но, что вкус­ные блюда и вино он пред­по­чи­та­ет дру­зьям и девок любит боль­ше, чем това­ри­щей? Не сле­ду­ет ли каж­до­му про­ник­нуть­ся убеж­де­ни­ем, что воздер­жа­ние есть осно­ва доб­ро­де­те­ли, и его преж­де все­го запа­сти в душе? ( 5) И дей­ст­ви­тель­но, кто может без него при­об­ре­сти какие-нибудь полез­ные зна­ния или достиг­нуть упраж­не­ни­ем зна­чи­тель­но­го навы­ка в них? Какой раб чув­ст­вен­ных наслаж­де­ний не доведет до позор­но­го состо­я­ния и тело и душу? Мне кажет­ся, кля­нусь Герой , сво­бод­ный чело­век не жела­ет полу­чить тако­го раба, а рабу таких наслаж­де­ний сле­ду­ет молить богов о том, чтоб ему полу­чить хоро­ших гос­под: лишь в этом слу­чае такой чело­век может спа­стись.

( 6) Такие беседы вел Сократ; но в делах он выка­зы­вал еще боль­ше воздер­жа­ния, чем на сло­вах: он побо­рол в себе не толь­ко страсть к чув­ст­вен­ным наслаж­де­ни­ям, но и любовь к день­гам, пото­му что дер­жал­ся мне­ния, что, кто берет день­ги от пер­во­го встреч­но­го, тот дела­ет его сво­им гос­по­ди­ном и впа­да­ет в раб­ство, кото­рое не менее уни­зи­тель­но, чем вся­кое дру­гое.

Гла­ва 6
[Раз­го­вор Сокра­та с софи­стом Анти­фон­том]

( 1) Нель­зя обой­ти мол­ча­ни­ем так­же раз­го­вор Сокра­та с софи­стом Анти­фон­том.

Одна­жды Анти­фонт , желая отвлечь от Сокра­та его собе­сед­ни­ков, подо­шел к нему и в при­сут­ст­вии их ска­зал так:

( 2) - Сократ! Я думал, что люди, зани­маю­щи­е­ся фило­со­фи­ей, долж­ны ста­но­вить­ся счаст­ли­вее от это­го; а ты, мне кажет­ся, вку­ша­ешь пло­ды от нее про­ти­во­по­лож­ные. Живешь ты, напри­мер, так, что даже ни один раб при таком обра­зе жиз­ни не остал­ся бы у сво­е­го гос­по­ди­на: еда у тебя и питье самые сквер­ные; гима­тий ты носишь не толь­ко сквер­ный, но один и тот же и летом и зимой; ходишь ты все­гда босой и без хито­на . ( 3) Денег ты не берешь, а они достав­ля­ют радость, когда их при­об­ре­та­ешь, а когда вла­де­ешь ими, дают воз­мож­ность жить и при­лич­нее, и при­ят­нее. В дру­гих обла­стях зна­ния учи­те­ля вну­ша­ют уче­ни­кам жела­ние под­ра­жать им: если и ты хочешь вну­шить сво­им собе­сед­ни­кам такую мысль, то смот­ри на себя как на учи­те­ля зло­по­лу­чия.

( 4) Сократ на это отве­тил:

Как мне кажет­ся, Анти­фонт, ты пред­став­ля­ешь себе мою жизнь настоль­ко печаль­ной, что пред­по­чел бы, я уве­рен, ско­рее уме­реть, чем жить, как я. Так давай посмот­рим, что тяже­ло­го нашел ты в моей жиз­ни! ( 5) Не то ли, что я, не беря денег, не обя­зан гово­рить, с кем не хочу, тогда как беру­щим день­ги поне­во­ле при­хо­дит­ся испол­нять работу, за кото­рую они полу­чи­ли пла­ту? Или ты хулишь мой образ жиз­ни, думая, что я употреб­ляю пищу менее здо­ро­вую, чем ты, и даю­щую мень­ше силы? Или дума­ешь, что еду, кото­рой пита­юсь я, труд­нее достать, чем твою, пото­му что она более ред­ка и доро­га? Или дума­ешь, что куша­нья, кото­рые ты гото­вишь, тебе кажут­ся вкус­нее, чем мои мне? Раз­ве ты не зна­ешь, что у кого еда сла­ще тому нет надоб­но­сти в при­пра­вах, и у кого питье сла­ще тому нет нуж­ды в напит­ке, кото­ро­го нет у него? ( 6) Что каса­ет­ся гима­ти­ев, как тебе извест­но, меня­ю­щие их меня­ют по слу­чаю холо­да и жара, обувь наде­ва­ют, чтобы не было пре­пят­ст­вий при ходь­бе от пред­ме­тов, при­чи­ня­ю­щих боль ногам: так видал ли ты когда, чтобы я из-за холо­да сидел дома боль­ше, чем кто дру­гой, или по слу­чаю жара ссо­рил­ся с кем-нибудь из-за тени, или от боли в ногах не шел, куда хочу? ( 7) Раз­ве ты не зна­ешь, что люди, по нату­ре очень сла­бо­го сло­же­ния, бла­го­да­ря упраж­не­ни­ям ста­но­вят­ся креп­че сила­чей, упраж­не­ни­я­ми пре­не­бре­гаю­щих, в той обла­сти, к кото­рой они под­готов­ля­ют себя, и лег­че их пере­но­сят? Про меня, как вид­но, ты не дума­ешь, что я, все­гда при­учав­ший тело упраж­не­ни­я­ми ко вся­ким слу­чай­но­стям, пере­но­шу все лег­че тебя, не зани­мав­ше­го­ся упраж­не­ни­я­ми? ( 8) Если я - не раб чре­ва, сна, сла­до­стра­стия, то суще­ст­ву­ет ли для это­го, по-тво­е­му, какая-нибудь дру­гая, более важ­ная при­чи­на, чем та, что у меня есть дру­гие, более отрад­ные удо­воль­ст­вия, кото­рые достав­ля­ют радость не толь­ко в момент поль­зо­ва­ния ими, но и тем, что пода­ют надеж­ду на посто­ян­ную поль­зу от них в буду­щем? Но, конеч­но, тебе извест­но, что люди, не видя­щие ника­кой уда­чи в сво­их делах, не раду­ют­ся; а кото­рые счи­та­ют, что у них все идет хоро­шо, - сель­ское хозяй­ство, море­пла­ва­ние или дру­гое какое заня­тие, - те раду­ют­ся, видя в этом для себя сча­стье. ( 9) Так вот, от все­го это­го, как ты дума­ешь, полу­ча­ет­ся ли столь­ко удо­воль­ст­вия, сколь­ко от созна­ния того, что и сам совер­шен­ст­ву­ешь­ся в нрав­ст­вен­ном отно­ше­нии и дру­зей дела­ешь луч­ше? {Я вот все­гда дер­жусь это­го мне­ния.} А когда нуж­на помощь дру­зьям или оте­че­ству, у кого боль­ше вре­ме­ни забо­тить­ся об этом, - у того ли, кто ведет такой образ жиз­ни, как я, или такой, кото­рый тебе кажет­ся сча­стьем? Кому лег­че быть в похо­де, - кто не может жить без рос­кош­но­го сто­ла, или кто доволь­ст­ву­ет­ся тем, что есть? Кого ско­рее мож­но вынудить к сда­че при оса­де, - того, кому необ­хо­ди­мо все труд­но­до­ступ­ное, или доволь­ст­ву­ю­ще­го­ся тем, что лег­че все­го мож­но встре­тить? ( 10) Похо­же, Анти­фонт, что ты видишь сча­стье в рос­кош­ной, доро­го сто­я­щей жиз­ни; а по мое­му мне­нию, не иметь ника­ких потреб­но­стей есть свой­ство боже­ства, а иметь потреб­но­сти мини­маль­ные - зна­чит быть очень близ­ким к боже­ству; но боже­ство совер­шен­но, а быть очень близ­ким к боже­ству - зна­чит быть очень близ­ким к совер­шен­ству.

( 11) Как-то в дру­гой раз Анти­фонт в раз­го­во­ре с Сокра­том ска­зал:

Сократ! Конеч­но, чест­ным я тебя счи­таю, но умным - ни в каком слу­чае; да, мне кажет­ся, и сам ты это созна­ешь: по край­ней мере, ты ни с кого не берешь денег за свои беседы. А меж­ду тем, плащ, дом или дру­гую какую вещь, при­над­ле­жа­щую тебе, ты нико­му не отдашь не толь­ко даром, но даже и дешев­ле ее сто­и­мо­сти, пото­му что зна­ешь, что она сто­ит денег. ( 12) Отсюда ясно, что если бы ты и беседы свои счи­тал име­ю­щи­ми хоть какую-нибудь цен­ность, то и за них брал бы не мень­ше их сто­и­мо­сти. Таким обра­зом, чест­ным, пожа­луй, тебя мож­но назвать за то, что ты не обма­ны­ва­ешь людей с корыст­ной целью, но умным - нет, если твои зна­ния ниче­го не сто­ят.

( 13) Сократ на это отве­чал:

Анти­фонт! У нас при­ня­то думать, что из кра­соты и зна­ний мож­но делать рав­но и бла­го­род­ное и гнус­ное употреб­ле­ние. Так, кра­соту если кто про­да­ет за день­ги кому угод­но, того обзы­ва­ют рас­пут­ни­ком; а если кто зна­ет, что его любит чело­век бла­го­род­ный, хоро­ший и дела­ет это­го чело­ве­ка сво­им дру­гом, то мы счи­та­ем его нрав­ст­вен­ным. Точ­но так же, кто про­да­ет свои зна­ния за день­ги кому угод­но, тех обзы­ва­ют софи­ста­ми ; а кто, заме­тив в чело­ве­ке хоро­шие спо­соб­но­сти, учит его все­му хоро­ше­му, что зна­ет, и дела­ет сво­им дру­гом, про того мы дума­ем, что он посту­па­ет, как сле­ду­ет доб­ро­му граж­да­ни­ну. ( 14) Во вся­ком слу­чае, Анти­фонт, как дру­гие любят хоро­шую лошадь, соба­ку, пти­цу, так и я, да еще боль­ше, люб­лю доб­рых дру­зей, учу их все­му хоро­ше­му, что знаю, зна­ком­лю их с дру­ги­ми, от кото­рых, я думаю, они могут поза­им­ст­во­вать что-нибудь полез­ное для доб­ро­де­те­ли. Так­же кни­ги древ­них муд­ре­цов, в кото­рых они оста­ви­ли нам свои сокро­ви­ща, я рас­кры­ваю и читаю вме­сте с дру­зья­ми, и, если мы нахо­дим что-нибудь полез­ное, мы заим­ст­ву­ем это и счи­та­ем боль­шой выго­дой для себя, что ста­но­вим­ся друг дру­гу полез­ны.

Когда я слы­шал такие раз­го­во­ры, мне каза­лось, что и сам он - счаст­ли­вый чело­век и что слу­ша­те­лей сво­их ведет к нрав­ст­вен­но­му совер­шен­ству.

( 15) В дру­гой раз как-то Анти­фонт спро­сил его, поче­му он, думая, что дела­ет дру­гих спо­соб­ны­ми к государ­ст­вен­ной дея­тель­но­сти, сам не зани­ма­ет­ся ею, если прав­да, что в ней смыс­лит.

Сократ отве­чал:

А в каком слу­чае, Анти­фонт, я боль­ше зани­мал­ся бы государ­ст­вен­ны­ми дела­ми, - если бы один зани­мал­ся ими, или если бы забо­тил­ся, чтобы было как мож­но боль­ше людей, спо­соб­ных зани­мать­ся ими?

Гла­ва 7
[О хва­стов­стве]

( 1) Посмот­рим так­же, не вну­шал ли он сво­им собе­сед­ни­кам стрем­ле­ния к доб­ро­де­те­ли тем, что удер­жи­вал их от хва­стов­ства.

Он все­гда гово­рил, что нет луч­ше­го пути к сла­ве, как сде­лать­ся на самом деле хоро­шим в том, в чем хочешь казать­ся хоро­шим. ( 2) Исти­ну это­го тези­са он дока­зы­вал так.

Пред­ста­вим себе, - гово­рил он, - что надо делать чело­ве­ку, кото­рый хотел бы иметь репу­та­цию хоро­ше­го флей­ти­ста, если он на самом деле не таков. Не сле­ду­ет ли ему под­ра­жать хоро­шим флей­ти­стам в том, что не име­ет пря­мо­го отно­ше­ния к искус­ству? Преж­де все­го, так как они име­ют кра­си­вые одеж­ды и ходят в сопро­вож­де­нии мас­сы слуг, то и ему надо обза­ве­стись тем же. Далее, посколь­ку тол­па их пре­воз­но­сит, сле­ду­ет и ему при­об­ре­сти себе поболь­ше хва­ли­те­лей . Но за самое дело нигде не сле­ду­ет брать­ся: ина­че он сей­час же ока­жет­ся в смеш­ном поло­же­нии, и все увидят, что он - не толь­ко пло­хой флей­тист, но еще и хва­стун. Но, если он рас­хо­дов нести будет мно­го, а поль­зы полу­чать ника­кой не будет, да сверх того еще будет иметь дур­ную репу­та­цию, не будет ли жизнь его тяже­лой, убы­точ­ной, все­ми осме­ян­ной? ( 3) Подоб­ным обра­зом вооб­ра­зим себе, что слу­чи­лось бы с чело­ве­ком, кото­рый хотел бы казать­ся хоро­шим вое­на­чаль­ни­ком или руле­вым, не будучи таким на самом деле. Если бы он, желая казать­ся спо­соб­ным к этой дея­тель­но­сти, не мог убедить в этом дру­гих, раз­ве не было бы это для него горем, а если бы убедил, то еще боль­шим несча­сти­ем? Ведь несо­мнен­но, что, полу­чив назна­че­ние пра­вить рулем или коман­до­вать вой­ском, чело­век неуме­ю­щий был бы при­чи­ной гибе­ли тех, кого вовсе не хотел бы губить, а на себя навлек бы позор и горе.

( 4) Точ­но так же, дока­зы­вал он, невы­год­но счи­тать­ся бога­тым, храб­рым, силь­ным, не будучи тако­вым: к ним предъ­яв­ля­ют тре­бо­ва­ния, гово­рил он, пре­вы­шаю­щие их силы, и, если они не могут их испол­нить, хотя счи­та­ют­ся к тому спо­соб­ны­ми, то снис­хож­де­ния они не полу­чат.

( 5) Мошен­ни­ком назы­вал он нема­лым и того, кто полу­чит от кого-нибудь с его согла­сия день­ги или иму­ще­ство и не воз­вра­тит это­го; но вели­чай­шим мошен­ни­ком назы­вал он того, кто, на самом деле будучи ниче­го не сто­я­щим чело­ве­ком, суме­ет всех про­ве­сти, убедив в сво­ей спо­соб­но­сти сто­ять во гла­ве государ­ства.

Вот таки­ми раз­го­во­ра­ми, каза­лось мне, он удер­жи­вал сво­их собе­сед­ни­ков от хва­стов­ства.

ПРИМЕЧАНИЯ

Гла­ва 1

Сло­во «при­бли­зи­тель­но» пока­зы­ва­ет, что Ксе­но­фонт не имел под­лин­но­го тек­ста жало­бы; веро­ят­но, он узнал его по сооб­ще­нию кого-либо из зна­ко­мых; но он оди­на­ков с под­лин­ным, как его переда­ет со слов Фаво­ри­на Дио­ген Лаэрт­ский (раз­но­гла­сие лишь в одном сло­ве).

В под­лин­ни­ке «δαι­μόνιον », что бук­валь­но зна­чит «боже­ст­вен­ное». Како­ва сущ­ность это­го демо­ния, было непо­нят­но уже уче­ни­кам Сокра­та. В «Защи­те», пара­граф 12, Сократ сам опре­де­ля­ет его как «голос бога, ука­зы­ваю­щий, что сле­ду­ет делать». В «Вос­по­ми­на­ни­ях» Ксе­но­фонт гово­рит (ниже, пара­граф 4), что бла­го­да­ря ука­за­ни­ям это­го голо­са он давал сове­ты дру­зьям и все­гда сове­ты эти оправ­ды­ва­лись. Таким обра­зом, по сло­вам Ксе­но­фон­та, Сократ при­зна­вал за собою дар про­ро­че­ства. Но свиде­тель­ство Пла­то­на гла­сит совер­шен­но ина­че. Он ниче­го не сооб­ща­ет ни о пред­ска­за­ни­ях, ни о поло­жи­тель­ных веле­ни­ях, обра­щен­ных к Сокра­ту, ни о каких бы то ни было сове­тах дру­зьям. «У меня это нача­лось с дет­ства, - гово­рит Сократ в Пла­то­но­вой “Апо­ло­гии” (31d), - явля­ет­ся какой-то голос и, когда явит­ся, все­гда отвра­ща­ет меня от того, что я наме­ре­ва­юсь делать, и нико­гда не побуж­да­ет». Неко­то­рые счи­та­ют этот демо­ний за пред­чув­ст­вие или голос сове­сти. [Плу­тарх в сво­ем диа­ло­ге «О Сокра­то­вом демо­нии» (гл. 10) рас­ска­зы­ва­ет такой инте­рес­ный слу­чай (может быть, анек­дот). Одна­жды Сократ шел со сво­и­ми дру­зья­ми; им надо было даль­ше идти по одной ули­це. Вдруг Сократ оста­но­вил­ся, углу­бил­ся в себя, потом, ссы­ла­ясь на ука­за­ние демо­ния, пошел по дру­гой ули­це, позвав­ши назад и тех, кото­рые успе­ли уже прой­ти несколь­ко впе­ред по пер­во­му направ­ле­нию; но неко­то­рые из них не послу­ша­лись и пошли пря­мым путем, чтобы дока­зать лжи­вость демо­ния. Вне­зап­но навстре­чу им попа­лось ста­до покры­тых гря­зью сви­ней; посто­ро­нить­ся от них некуда было; одних сви­ньи опро­ки­ну­ли, дру­гих выпач­ка­ли гря­зью. - И. М. , А. С. ]

Ксе­но­фонт счи­та­ет демо­ний Сокра­та глав­ным осно­ва­ни­ем для обви­не­ния в том, что он вво­дит новые боже­ства, т. е. как буд­то допус­ка­ет, что были и дру­гие пово­ды для это­го; но нам реши­тель­но ниче­го не извест­но дру­го­го, что мог­ло бы подать повод к это­му.

Гре­ки вери­ли в пол­ную зави­си­мость всех явле­ний при­ро­ды и всей чело­ве­че­ской жиз­ни от воли богов и в то, что боги ино­гда откры­ва­ют свою волю чело­ве­ку посред­ст­вом раз­ных зна­ме­ний. К чис­лу явле­ний, посред­ст­вом кото­рых мож­но узнать волю богов, отно­сят­ся голо­са, сны, при­ме­ты, жерт­вы и вещие пти­цы. Под голо­са­ми разу­ме­лись слу­чай­но услы­шан­ные сло­ва людей, напри­мер про­хо­жих на ули­це. Так, Одис­сей, наме­ре­ва­ясь про­из­ве­сти изби­е­ние жени­хов Пене­ло­пы, услы­шал голос слу­жан­ки, желав­шей гибе­ли жени­хов («Одис­сея» XX 98 и след.), и при­нял это за доб­рое пред­зна­ме­но­ва­ние. Гада­ние по пти­цам было осно­ва­но на вере, что пти­цы, под­ни­ма­ясь высо­ко над зем­лею, при­бли­жа­ют­ся к небес­ным жили­щам богов и пото­му, пре­иму­ще­ст­вен­но пред дру­ги­ми живы­ми суще­ства­ми, явля­ют­ся вест­ни­ка­ми воли богов. При их появ­ле­нии наблюда­лось мно­же­ство спе­ци­аль­ных при­мет как отно­си­тель­но рода птиц, так и отно­си­тель­но спо­со­ба их поле­та, места появ­ле­ния, кри­ка и т. д. Наи­бо­лее вещи­ми счи­та­лись орел, кор­шун, ворон и воро­на. Наряду с гада­ни­ем по пти­цам было рас­про­стра­не­но гада­ние по раз­ным метео­ро­ло­ги­че­ским и аст­ро­но­ми­че­ским явле­ни­ям (что в нашем месте разу­ме­ет­ся под сло­вом «при­ме­ты»), како­вы гром, мол­ния, сол­неч­ные и лун­ные затме­ния, коме­ты, падаю­щие звезды и т. п. Напро­тив, гада­ние по звездам (все, что отно­сит­ся к аст­ро­ло­гии) в цве­ту­щие вре­ме­на Элла­ды почти не было извест­но. Аст­ро­ло­ги­че­ские пред­ска­за­ния ста­ли рас­про­стра­нять­ся толь­ко со вре­ме­ни Алек­сандра Македон­ско­го и не вошли в состав рели­ги­оз­но­го куль­та. Гада­ния по жерт­вам были глав­ным обра­зом двух видов: а) наблюде­ние и объ­яс­не­ние раз­лич­ных зна­ков при закла­нии живот­но­го и горе­нии жерт­вен­ных частей; б) гада­ния по внут­рен­но­стям жерт­вен­ных живот­ных. При жерт­во­при­но­ше­ни­ях наблюда­лось мно­го при­зна­ков, из кото­рых выво­ди­лись хоро­шие или дур­ные пред­зна­ме­но­ва­ния. Так, напри­мер, счи­та­ли очень хоро­шим зна­ме­ни­ем, если живот­ное доб­ро­воль­но шло к алта­рю и даже кив­ком голо­вы дава­ло согла­сие на уби­е­ние (чего, впро­чем, дости­га­ли малень­ки­ми хит­ро­стя­ми), и, напро­тив, дур­ным, если оно упи­ра­лось; еще хуже было, если оно выры­ва­лось и убе­га­ло от жерт­вен­ни­ка и т. п.

«Я нико­гда не был ничьим учи­те­лем, - гово­рит Сократ в Пла­то­но­вой “Апо­ло­гии” (33a). - Если кто хотел слу­шать, что я гово­рю, и видеть, что я делаю, моло­дой ли, пожи­лой ли, я нико­му нико­гда не отка­зы­вал». Поэто­му и Ксе­но­фонт нико­гда не назы­ва­ет собе­сед­ни­ков Сокра­та уче­ни­ка­ми, а по боль­шей части употреб­ля­ет выра­же­ние «нахо­див­ши­е­ся с Сокра­том». Я пере­во­жу это сло­ва­ми: «дру­зья», «собе­сед­ни­ки» и т. п.

Под «необ­хо­ди­мы­ми» дела­ми разу­ме­ют­ся дела обы­ден­ные, исход кото­рых уже по опы­ту изве­стен.

При­ме­ром это­го может слу­жить сам Ксе­но­фонт, кото­ро­му Сократ посо­ве­то­вал обра­тить­ся к ора­ку­лу для реше­ния вопро­са, сле­ду­ет ли ему ехать к Киру. См. выше био­гра­фию Ксе­но­фон­та.

В этой фра­зе в ори­ги­на­ле есть «ана­ко­луф», т. е. непра­виль­ное постро­е­ние; оно остав­ле­но мною и в пере­во­де.

Фра­зу при­шлось менять, посколь­ку у С. И. Соболев­ско­го - неболь­шой про­пуск, так что не берем­ся отве­чать за точ­ность переда­чи ана­ко­лу­фа. (Прим. И. И. Махань­ко­ва).

Сократ име­ет в виду воз­мож­ность изгна­ния из оте­че­ства «вли­я­тель­ных лиц», при­чем той же уча­сти под­верг­нет­ся и их род­ст­вен­ник.

По сло­вам Геро­до­та (II 109), гре­ки заим­ст­во­ва­ли у вави­ло­нян сол­неч­ные часы, сол­неч­ный пока­за­тель и деле­ние дня на две­на­дцать частей. Тем не менее в повсе­днев­ной жиз­ни вре­мя опре­де­ля­ли не часа­ми, а более общи­ми обо­зна­че­ни­я­ми: утро, когда пло­щадь быва­ет пол­на наро­да, пол­день, вре­мя после полу­дня, сумер­ки. Вре­мя, когда пло­щадь быва­ет пол­на наро­да, соот­вет­ст­ву­ет при­бли­зи­тель­но нашим 10- 12 часам утра.

Сло­во «кос­мос» (греч. κόσ­μος ) бук­валь­но зна­чит «порядок». Пифа­гор пер­вый стал употреб­лять его в смыс­ле «все­лен­ная», вслед­ст­вие гос­под­ст­ву­ю­ще­го в ней поряд­ка. В таком зна­че­нии это сло­во пере­шло в фило­соф­ский язык, напри­мер к Пла­то­ну, где оно озна­ча­ет отча­сти «миро­вой порядок», отча­сти «все­лен­ная», отча­сти «мир» (в про­ти­во­по­лож­ность зем­ле), «небо». У Ари­сто­те­ля кос­мос есть «мир» и «миро­вой порядок», при­чем кос­мос про­стран­ст­вен­но рас­па­да­ет­ся на под­лун­ный мир и гор­ний - над­лун­ный. У сто­и­ков кос­мос име­ет тро­я­кое зна­че­ние: «душа мира» (боже­ство), «мир» (как бла­го­устро­ен­ная систе­ма небес­ных тел), «миро­вое целое» (состо­я­щее из соеди­не­ния миро­вой души и миро­во­го тела). В смыс­ле «зем­ля», в каком смыс­ле и мы употреб­ля­ем сло­ва «мир», «все­лен­ная», сло­во «кос­мос» ста­ло употреб­лять­ся лишь после эпо­хи Пто­ле­ме­ев, напри­мер в язы­ке «Ново­го Заве­та».

Об отно­ше­нии Сокра­та к физи­че­ским нау­кам см. введе­ние к «Вос­по­ми­на­ни­ям», а так­же IV 7, 2 сл.

Что мир состав­ля­ет одно целое, учи­ли Фалес, Пифа­гор и дру­гие; что он состав­лен из бес­чис­лен­но­го мно­же­ства неде­ли­мых частиц (ато­мов), было мне­ни­ем Лев­кип­па и Демо­кри­та.

Что все веч­но дви­жет­ся и рож­да­ет­ся, учил Герак­лит; что ничто нико­гда не дви­жет­ся и не рож­да­ет­ся, учил Зенон.

Афин­ский Совет пяти­сот делил­ся на 10 сек­ций по 50 чело­век, при­над­ле­жав­ших к одной филе, кото­рые состав­ля­ли посто­ян­ную комис­сию. Каж­дая такая сек­ция по оче­реди заве­до­ва­ла дела­ми в тече­ние деся­той части года (35- 36 дней), под­готов­ля­ла пред­ло­же­ния для вне­се­ния в Совет, созы­ва­ла и руко­во­ди­ла заседа­ни­я­ми Сове­та и Народ­но­го собра­ния. Эти 50 чело­век назы­ва­лись при­та­на­ми. Из при­та­нов еже­днев­но изби­рал­ся на сут­ки «эпи­стат», кото­рый может быть назван пре­зи­ден­том Афин­ской рес­пуб­ли­ки. Он пред­седа­тель­ст­во­вал в Сове­те и в Народ­ном собра­нии и пред­ла­гал на бал­ло­ти­ров­ку вновь вне­сен­ные пред­ло­же­ния. Если же он нахо­дил, что такое пред­ло­же­ние про­ти­во­ре­чит зако­нам, то мог не ста­вить его на голо­со­ва­ние.

В 406 году, в кон­це июля или в нача­ле авгу­ста, афин­ский флот одер­жал бле­стя­щую победу над пело­пон­нес­ским при Арги­нус­ских ост­ро­вах (близ ост­ро­ва Лес­боса). Но послед­ст­вия этой победы были самые неожидан­ные: победи­те­лей-стра­те­гов в Афи­нах ожида­ли вме­сто награ­ды суд и казнь. Дело в том, что победа сопро­вож­да­лась тяж­ки­ми поте­ря­ми: не менее 12 судов, попор­чен­ных и не год­ных к пла­ва­нию, носи­лись после сра­же­ния по вол­нам; на этих судах были живые люди. После сра­же­ния стра­те­ги пору­чи­ли Фера­ме­ну и Фра­си­бу­лу подать помощь потер­пев­шим кру­ше­ние и спа­сти кого мож­но. Но раз­ра­зив­ша­я­ся буря поме­ша­ла это­му. Таким обра­зом, не толь­ко не были ока­за­ны подо­баю­щие поче­сти пав­шим в бою, но мно­гие граж­дане погиб­ли не от руки вра­га и не в самом сра­же­нии, а уже после него, в вол­нах моря, пото­му что им не была ока­за­на помощь. В Афи­нах гово­ри­ли, что винов­ни­ки это­го - стра­те­ги, что они не при­ня­ли над­ле­жа­щих мер. Восемь стра­те­гов, участ­во­вав­ших в бит­ве, были сме­ще­ны. Двое из них, пред­чув­ст­вуя беду, не поеха­ли в Афи­ны; осталь­ные шесть яви­лись. Они были аре­сто­ва­ны и пре­да­ны суду. В Народ­ном собра­нии глав­ным обви­ни­те­лем их высту­пил Фера­мен, кото­рый, по-види­мо­му, опа­сал­ся, что вина падет на него, если не будут обви­не­ны стра­те­ги. При общем воз­буж­де­нии про­тив них они были лише­ны воз­мож­но­сти защи­щать­ся; их дело рас­смат­ри­ва­лось не обыч­ным судеб­ным путем, не в суде при­сяж­ных, а в Народ­ном собра­нии, при­чем вопре­ки обыч­но­му поряд­ку судо­про­из­вод­ства, по кото­ро­му сле­до­ва­ло судить каж­до­го винов­но­го инди­виду­аль­но, Совет пяти­сот пред­ло­жил голо­со­вать обо всех сра­зу. Сократ, быв­ший в этот день эпи­ста­том, отка­зал­ся поста­вить это пред­ло­же­ние на голо­со­ва­ние. Одна­ко оно было при­ня­то Народ­ным собра­ни­ем. [Надо заме­тить, что в нашем месте Ксе­но­фонт, по-види­мо­му, невер­но назы­ва­ет Сокра­та эпи­ста­том: сам он в сво­ей «Исто­рии Гре­ции» (I 7, 14) гово­рит толь­ко, что Сократ был одним из при­та­нов; так­же в Пла­то­но­вой «Апо­ло­гии» (32) Сократ назы­ва­ет себя един­ст­вен­ным из при­та­нов, вос­про­ти­вив­шим­ся неза­кон­но­му пред­ло­же­нию. Если Сократ был дей­ст­ви­тель­но эпи­ста­том и упор­ст­во­вал до кон­ца, то надо пред­по­ло­жить еще один про­ти­во­за­кон­ный момент в этом деле: кто-нибудь дру­гой поста­вил на голо­со­ва­ние пред­ло­же­ние Сове­та пяти­сот и вооб­ще руко­во­дил дей­ст­ви­я­ми Народ­но­го собра­ния. Подроб­нее об этом см. Bu­solt, «Grie­chi­sche Ge­schih­te», III, 1605- 1606. При­го­вор был смерт­ная казнь, кото­рая и была при­веде­на в испол­не­ние по отно­ше­нию к шести стра­те­гам, быв­шим нали­цо. - И. М. , А. С. ]

Гла­ва 2

Разу­ме­ют­ся атле­ты, обжор­ли­вость кото­рых вошла в посло­ви­цу.

Кого разу­ме­ет Ксе­но­фонт под сло­вом «обви­ни­тель»? У ста­рых чита­те­лей и ком­мен­та­то­ров не было сомне­ния, что он разу­ме­ет Меле­та. Но у новых кри­ти­ков очень рас­про­стра­не­но мне­ние, что в 1, 2, 9, 12, 26, 49, 51, 52, 56, 58 под обви­ни­те­лем разу­ме­ет­ся Поли­крат, о кото­ром я упо­ми­нал во введе­нии. Впер­вые это мне­ние выска­зал извест­ный гол­ланд­ский кри­тик Кобет в кни­ге «No­vae lec­tio­nes», 1858, стр. 664 и след. Поли­крат был софист, напи­сав­ший в кон­це девя­но­стых годов IV века до н. э. пам­флет «Обви­не­ние Сокра­та». Он до нас не дошел, но о содер­жа­нии его мож­но судить по сочи­не­нию Либа­ния, софи­ста и рито­ра IV века н. э., «Апо­ло­гия Сокра­та», кото­рая напи­са­на (как и Пла­то­но­ва «Апо­ло­гия») в виде речи, про­из­не­сен­ной на суде одним дру­гом Сокра­та в его защи­ту. Поли­крат в ней, конеч­но, не упо­ми­на­ет­ся; но кри­ти­ки пред­по­ла­га­ют, что в этой «Апо­ло­гии» Либа­ний опро­вер­га­ет дово­ды его. Гипо­те­за - очень ост­ро­ум­ная; но так как о содер­жа­нии Поли­кра­то­ва пам­фле­та мы ниче­го не зна­ем (кро­ме того, что Исо­крат при­во­дит из него об Алки­виа­де), то все рас­суж­де­ние постро­е­но на догад­ках и пото­му про­бле­ма­тич­но. Вслед­ст­вие это­го дале­ко не все уче­ные и после Кобе­та верят в эту гипо­те­зу. В дока­за­тель­ство того, что Ксе­но­фонт в ука­зан­ных сей­час местах име­ет в виду Поли­кра­та, при­во­дят меж­ду про­чим то, что в них обви­ни­тель обо­зна­ча­ет­ся сло­вом κα­θήγο­ρος , а там, где речь идет несо­мнен­но о Меле­те и его това­ри­щах, употреб­ля­ет­ся сло­во γρα­ψάμε­νος (I 2, 64) и γρα­ψάμε­νοι (I 1, 1). Я счи­таю эту гипо­те­зу не дока­зан­ной; это - толь­ко одна из воз­мож­но­стей. Ука­жу дру­гую воз­мож­ность (нисколь­ко не думая при­да­вать ей реши­тель­но­го зна­че­ния). В лек­си­коне Суды есть сооб­ще­ние, что Поли­крат напи­сал две речи про­тив Сокра­та - для Ани­та и Меле­та; дру­гие позд­ние авто­ры тоже с неко­то­ры­ми вари­а­ци­я­ми переда­ют подоб­ное изве­стие. Кри­ти­ки отвер­га­ют эти изве­стия (Кобет даже с бра­нью по адре­су этих авто­ров, назы­вая их ster­co­reos ho­mi­nes - гнус­ные люди (лат.)). Одна­ко раз­ве есть в этих изве­сти­ях что-нибудь абсо­лют­но невоз­мож­ное? Напро­тив, очень веро­ят­но, что Анит, коже­вен­ный тор­го­вец, закля­тый враг софи­стов, чело­век огра­ни­чен­ный (по харак­те­ри­сти­ке у Пла­то­на), веро­ят­но, мало обра­зо­ван­ный, не сам сочи­нил речь для про­из­не­се­ния на суде про­тив Сокра­та, а обра­тил­ся за помо­щью к «лого­гра­фу», спе­ци­а­ли­сту по напи­са­нию судеб­ных речей (см. о лого­гра­фах введе­ние к мое­му пере­во­ду речей Лисия, стр. 13 и след.). Таким лого­гра­фом и мог быть Поли­крат, «искус­ный ритор» (у Свиды); извест­ный в древ­но­сти пам­флет его мог быть вто­рым изда­ни­ем этой речи (с каки­ми-нибудь добав­ле­ни­я­ми и изме­не­ни­я­ми), вслед­ст­вие чего аргу­мен­ты, при­веден­ные в нем, вполне сов­па­да­ют с аргу­мен­та­ми речи, про­из­не­сен­ной Ани­том на суде. По пред­по­ло­же­нию кри­ти­ков, пам­флет Поли­кра­та имел фор­му речи, про­из­не­сен­ной имен­но Ани­том. Таким обра­зом, «обви­ни­тель» у Ксе­но­фон­та в ука­зан­ных местах, может быть, и есть Анит. Ввиду спор­но­сти это­го вопро­са я пере­вел сло­ва γρα­ψάμε­νος и κα­θήγο­ρος раз­ны­ми тер­ми­на­ми: «кто воз­будил судеб­ный про­цесс» и «обви­ни­тель».

По афин­ским зако­нам, долж­ност­ные лица назна­ча­лись или по выбо­ру в Народ­ном собра­нии, или по жре­бию. По выбо­ру заме­ща­лись лишь немно­гие долж­но­сти, тре­бо­вав­шие поли­ти­че­ской или воен­ной опыт­но­сти или каких-либо спе­ци­аль­ных позна­ний, напри­мер воен­ные началь­ни­ки, финан­со­вые чинов­ни­ки; осталь­ные долж­но­сти заме­ща­лись по жре­бию. Но и в том и в дру­гом слу­ча­ях кан­дидат на какую-либо долж­ность под­вер­гал­ся до вступ­ле­ния в нее «доки­ма­сии», т. е. испы­та­нию, при кото­ром обра­ща­лось вни­ма­ние не на спо­соб­но­сти кан­дида­та, зна­ние им зако­нов и обя­зан­но­стей служ­бы, а на поведе­ние, граж­дан­ские пра­ва и соот­вет­ст­вие неко­то­рым фор­маль­ным усло­ви­ям, тре­бо­вав­шим­ся для дан­ной долж­но­сти. В таком заме­ще­нии долж­но­стей по жре­бию древ­ние виде­ли гаран­тию демо­кра­ти­че­ско­го равен­ства: Ари­сто­тель, напри­мер, опре­де­ля­ет демо­кра­тию как «государ­ст­вен­ное устрой­ство, в кото­ром делят долж­но­сти по жре­бию» («Рито­ри­ка» I 8, 1365 b 32). Одна­ко такой спо­соб употреб­лял­ся и в оли­гар­хи­ях. Введе­ние жре­бия как инсти­ту­та было тес­но свя­за­но с рели­ги­оз­ны­ми веро­ва­ни­я­ми: это был выбор, ука­зан­ный бога­ми; введе­ние жре­бия долж­но быть при­пи­са­но не Кли­сфе­ну или Ари­сти­ду, а отне­се­но к гораздо более древ­ней эпо­хе, когда рели­гия вооб­ще ока­зы­ва­ла несрав­нен­но более непо­сред­ст­вен­ное вли­я­ние на все государ­ст­вен­ные учреж­де­ния и когда все маги­ст­ра­ты еще были обле­че­ны жре­че­ским досто­ин­ст­вом. Жере­бьев­ка про­из­во­ди­лась так: ста­ви­ли два сосуда, из кото­рых в одном были таб­лич­ки с име­на­ми кан­дида­тов на долж­но­сти, в дру­гом - соот­вет­ст­вен­ное коли­че­ство белых и чер­ных бобов; в одно вре­мя выни­ма­лись таб­лич­ка и боб; белый боб был изби­ра­тель­ный, чер­ный - неиз­би­ра­тель­ный.

Кри­тий - родил­ся око­ло 460 года, был богат, зна­тен (см. ниже, пара­граф 25). В 411 году был чле­ном оли­гар­хи­че­ской кол­ле­гии Четы­рех­сот. В 407 году был изгнан из Афин и уда­лил­ся в Фес­са­лию, где воз­му­щал пене­стов (кре­пост­ных, вро­де спар­тан­ских ило­тов) про­тив круп­ных земле­вла­дель­цев с целью про­из­ве­сти там государ­ст­вен­ный пере­во­рот и учредить демо­кра­тию, хотя сам был ярым вра­гом демо­кра­тии. В 404 году он вер­нул­ся в Афи­ны и был гла­вою кол­ле­гии Трид­ца­ти. В 403 году был убит в сра­же­нии с Пирей­ской пар­ти­ей при Муни­хии. Подроб­нее см. введе­ние к речи XII Лисия в моем пере­во­де, стр. 163- 172.

Алки­ви­ад - родил­ся неза­дол­го до 450 года, был богат и зна­тен. По смер­ти отца в 447 году он вос­пи­ты­вал­ся у сво­е­го род­ст­вен­ни­ка и опе­ку­на Перик­ла. В 432 году участ­во­вал вме­сте с Сокра­том в сра­же­нии при Поти­дее, а в 424 году с ним же в сра­же­нии при Делии, потом был несколь­ко раз стра­те­гом. В 415 году был отправ­лен в долж­но­сти стра­те­га в Сици­лий­скую экс­пе­ди­цию, но, так как на него пало подо­зре­ние в изуро­до­ва­нии герм, то был ото­зван обрат­но в Афи­ны. По пути ему уда­лось бежать. Он был заоч­но осуж­ден, пере­шел на сто­ро­ну спар­тан­цев и при­чи­нил мно­го зла сво­е­му оте­че­ству; меж­ду про­чим в 413 году посо­ве­то­вал им занять в Атти­ке Деке­лею, откуда они дела­ли набе­ги на стра­ну. После неудач­но­го для спар­тан­цев сра­же­ния при Миле­те в 412 году спар­тан­цы ста­ли отно­сить­ся к нему с подо­зре­ни­ем и хоте­ли его убить. Он бежал к пер­сид­ско­му сатра­пу Тис­са­фер­ну, с его помо­щью стал вредить спар­тан­цам и обра­тил­ся к стра­те­гам, началь­ст­во­вав­шим над афин­ским фло­том при Само­се, с пред­ло­же­ни­ем вме­сто нена­вист­ной для него со вре­ме­ни его осуж­де­ния в 415 году демо­кра­тии вве­сти в Афи­нах ари­сто­кра­ти­че­ское прав­ле­ние, обе­щая в слу­чае тако­го пере­во­рота убедить Тис­са­фер­на ока­зать помощь афи­ня­нам (в нояб­ре 412 года). Но толь­ко после паде­ния оли­гар­хии Четы­рех­сот Алки­ви­ад был вос­ста­нов­лен в пра­вах летом 411 года, одна­ко в тече­ние 4 лет не воз­вра­щал­ся в Афи­ны, а вел вой­ну со спар­тан­ца­ми. Одер­жан­ные им победы доста­ви­ли ему боль­шую популяр­ность: он с три­ум­фом воз­вра­тил­ся в Афи­ны, после чего был избран стра­те­гом с неогра­ни­чен­ны­ми пол­но­мо­чи­я­ми (в июне 408 года). Одна­ко пер­вая же неуда­ча в дей­ст­ви­ях флота при Нотии сра­зу лиши­ла его популяр­но­сти (осе­нью 407 года). На после­до­вав­ших вско­ре после это­го выбо­рах стра­те­гов он не был более избран и доб­ро­воль­но уда­лил­ся вновь в изгна­ние в Хер­со­нес Фра­кий­ский (тепе­реш­ний полу­ост­ров Гал­ли­по­ли) - на этот раз навсе­гда. Когда Афи­ны были взя­ты спар­тан­ца­ми в 404 году, Алки­ви­ад, счи­тая бере­га Фра­кии недо­ста­точ­но без­опас­ным для себя убе­жи­щем, уда­лил­ся в Азию к сатра­пу Фар­на­ба­зу и там пал от рук подо­слан­ных убийц, при­чем ини­ци­а­ти­ва его убий­ства, по-види­мо­му, исхо­ди­ла от Кри­тия. Подроб­нее см. введе­ние к речи XII Лисия в моем пере­во­де, стр. 152- 172.

Разу­ме­ют­ся выво­ды, кото­рые делал Сократ из при­во­ди­мых им при­ме­ров, - о спра­вед­ли­во­сти, бла­го­че­стии и т. д.

Сло­во «τύ­ραν­νος » пер­во­на­чаль­но не име­ло того оттен­ка жесто­ко­сти, кото­рый оно полу­чи­ло впо­след­ст­вии и кото­рый име­ет наше сло­во «тиран»; оно обо­зна­ча­ло тако­го вер­хов­но­го вла­сти­те­ля, кото­рый дости­гал вла­сти неза­кон­ным обра­зом и пра­вил наро­дом не по опре­де­лен­ным зако­нам, а по соб­ст­вен­но­му про­из­во­лу, т. е. был узур­па­то­ром вла­сти (см. ниже, IV 6, 12). Таким обра­зом, глав­ное зна­че­ние в этом сло­ве име­ла неза­кон­ность дости­же­ния вла­сти, а не спо­соб поль­зо­ва­ния ею; поэто­му самый жесто­кий пра­ви­тель не мог быть назван тира­ном, если он имел власть закон­ную; а такой срав­ни­тель­но крот­кий вла­сти­тель, как Писи­страт, был тира­ном, пото­му что неза­кон­но при­сво­ил себе власть.

Речь идет о законе, в силу кото­ро­го сын, дока­зав­ший, что отец его в уме рас­стро­ен и поэто­му неспо­со­бен управ­лять хозяй­ст­вом, мог воз­будить про­тив него иск перед судом при­сяж­ных и хода­тай­ст­во­вать о переда­че иму­ще­ства в свои руки. По одно­му изве­стию (не осо­бен­но досто­вер­но­му) поэт Софокл был при­вле­чен к суду сво­им сыном Иофон­том по иску о сума­сше­ст­вии. Софокл буд­то бы про­чел на суде отры­вок из толь­ко что сочи­нен­ной им тра­гедии «Эдип в Колоне» и этим дока­зал неосно­ва­тель­ность иска. По сло­вам Ксе­но­фон­та, обви­ни­тель Сокра­та гово­рил, что Сократ иска­жал смысл это­го зако­на, дока­зы­вая, что на осно­ва­нии его вся­кий чело­век с обра­зо­ва­ни­ем может заклю­чить в око­вы необ­ра­зо­ван­но­го.

«Работы и дни», ст. 311.

Цити­ру­е­мые сти­хи взя­ты из «Или­а­ды» II 188- 191 и 198- 202.

Из после­до­ва­те­лей Сокра­та Ари­стипп, осно­ва­тель Кирен­ской шко­лы, пер­вый, гово­рят, стал пре­по­да­вать фило­со­фию за день­ги.

Лих - совре­мен­ник Сокра­та, про­сла­вив­ший­ся во всей Элла­де щед­ро­стью, с кото­рою он уго­щал ино­стран­цев, при­ез­жав­ших в Спар­ту на празд­ник Гим­но­пе­дии. Празд­ник этот справ­лял­ся еже­год­но в июне в про­дол­же­ние 6- 10 дней в память спар­тан­цев, пав­ших в сра­же­нии при Фирее в Арго­лиде в 546 году.

Сте­ны домов дела­лись из дере­ва и необо­жжен­но­го кир­пи­ча и были настоль­ко мяг­ки, что воры их про­ка­пы­ва­ли.

Похи­ще­ние сво­бод­но­го граж­да­ни­на и про­да­жа его в раб­ство или похи­ще­ние раба у его вла­дель­ца счи­та­лось боль­шим пре­ступ­ле­ни­ем и кара­лось смерт­ной каз­нью. Были спе­ци­а­ли­сты, зани­мав­ши­е­ся таким гра­бе­жом; осо­бен­ной извест­но­стью в этом отно­ше­нии поль­зо­ва­лась Фес­са­лия.

Гла­ва 3

Пифия - жри­ца Апол­ло­на в Дель­фах.

Этот стих взят из «Работ и дней» Геси­о­да (ст. 336).

Кир­ка (Цир­цея), дочь Гелиоса (Солн­ца), - мифи­че­ская вол­шеб­ни­ца, жив­шая на ост­ро­ве Ээе, к кото­ро­му при­стал Одис­сей со сво­и­ми спут­ни­ка­ми при воз­вра­ще­нии из-под Трои. Его спут­ни­ки, кото­рых он послал на раз­вед­ку ост­ро­ва, вку­си­ли вол­шеб­но­го напит­ка, пред­ло­жен­но­го им Кир­кой, и после это­го обра­ти­лись в сви­ней - все, кро­ме одно­го Эври­ло­ха, кото­рый и при­нес эту весть Одис­сею. Одис­сей полу­чил от Гер­ме­са осо­бый корень «моли», кото­рый охра­нял его про­тив чар; поэто­му он выпил вол­шеб­ный напи­ток без вреда и потом заста­вил Кир­ку воз­вра­тить его спут­ни­кам чело­ве­че­ский образ. Об этом рас­ска­за­но в X песне «Одис­сеи» Гоме­ра.

Гла­ва 6

Софист Анти­фонт изве­стен толь­ко по это­му сочи­не­нию Ксе­но­фон­та. Неко­то­рые отож­дествля­ют его с ора­то­ром Анти­фон­том, дру­гие счи­та­ют их раз­ны­ми лица­ми.

Гима­тий - плащ, верх­няя одеж­да; хитон - ниж­няя одеж­да.

Сло­ва в фигур­ных скоб­ках запо­до­зре­ны боль­шин­ст­вом изда­те­лей как непо­д­лин­ные. (Прим. И. И. Махань­ко­ва).

Под сло­ва­ми «у нас» Сократ, веро­ят­но, разу­ме­ет обще­ст­вен­ное мне­ние, а не мне­ние толь­ко сво­е­го круж­ка.

Опла­чи­ва­е­мый труд счи­тал­ся в Афи­нах позо­ром для граж­да­ни­на; к нему может побудить его лишь самая насто­я­тель­ная край­ность, и такой труд изви­ня­ет­ся толь­ко общим бед­ст­ви­ем, вызван­ным Пело­пон­нес­ской вой­ной. Не толь­ко физи­че­ская работа, но даже и умст­вен­ная и худо­же­ст­вен­ная не поль­зо­ва­лись поче­том. Плу­тарх («Био­гра­фия Перик­ла», гл. 2) явля­ет­ся отлич­ным выра­зи­те­лем взглядов антич­но­го обще­ства: «Ни один спо­соб­ный юно­ша, - гово­рит он, - видев­ший в Писе (т. е. Олим­пии) Зев­са (разу­ме­ет­ся ста­туя Зев­са работы Фидия) или Геру в Арго­се (разу­ме­ет­ся ста­туя Геры работы Поли­кле­та), не поже­лал бы быть Фиди­ем или Поли­кле­том. И точ­но так же он не поже­лал бы быть Ана­кре­он­том, или Филе­том, или Архи­ло­хом, хотя и вос­хи­щал­ся их про­из­веде­ни­я­ми. Если нам нра­вит­ся какое-нибудь про­из­веде­ние искус­ства, то из это­го еще не сле­ду­ет, что тво­рец его досто­ин наше­го под­ра­жа­ния». Если с поня­ти­ем плат­но­го наем­но­го труда у мно­гих свя­зы­ва­лись ари­сто­кра­ти­че­ские пред­рас­суд­ки, то тор­го­вать сло­вом, а не делом, тор­го­вать муд­ро­стью каза­лось тоже пре­до­суди­тель­ным. Пого­ня за популяр­но­стью, ино­гда при­месь шар­ла­тан­ства, нако­нец самый образ жиз­ни этих стран­ст­ву­ю­щих про­фес­со­ров неред­ко воз­буж­да­ли недоб­ро­же­ла­тель­ство или иро­нию. Эти осо­бен­но­сти, несмот­ря на гро­мад­ный успех софи­стов, объ­яс­ня­ют несколь­ко пре­не­бре­жи­тель­ное отно­ше­ние к ним со сто­ро­ны обще­ства и даже со сто­ро­ны их поклон­ни­ков. Моло­дой Гип­по­крат, кото­рый еще до зари при­хо­дит будить Сокра­та, чтобы идти посмот­реть на зна­ме­ни­то­го Про­та­го­ра, крас­не­ет при одной мыс­ли, что его могут запо­до­зрить в жела­нии сде­лать­ся софи­стом, и гово­рит, что ему было бы стыд­но пред­ста­вить­ся сооте­че­ст­вен­ни­кам в этом каче­стве (Пла­тон «Про­та­гор» 312a), - выска­зы­вая ту же мысль, кото­рая выра­же­на Плу­тар­хом в при­веден­ной сей­час цита­те. Очень ярко выра­жа­ет Пла­тон неодоб­ре­ние софи­стам по пово­ду взи­ма­ния ими пла­ты за уче­ние, напри­мер в диа­ло­ге «Софист» (223- 224): «Софи­сти­ка ока­за­лась видом заня­тий: при­об­ре­тать, менять, про­да­вать, тор­го­вать духов­ны­ми това­ра­ми, и имен­но иссле­до­ва­ни­я­ми и зна­ни­я­ми, касаю­щи­ми­ся доб­ро­де­те­ли». О взглядах на труд см. ниже II 7, раз­го­вор с Ари­стар­хом, и «Домо­строй», гл. 4 и при­меч. 1 к ней.

Гла­ва 7

Нечто вро­де «кла­ке­ров». Такие «хло­паль­щи­ки» суще­ст­во­ва­ли и в древ­но­сти. У Луки­а­на в ста­тье «Учи­тель рито­ров», гл. 21, дает­ся такое настав­ле­ние рито­ру: «При­я­те­ли пусть посто­ян­но вска­ки­ва­ют [и топа­ют нога­ми в знак одоб­ре­ния] и пла­тят этим за обеды; если когда заме­тят, что ты запнешь­ся, пусть протя­нут руку помо­щи и дадут воз­мож­ность най­ти нуж­ное сло­во во вре­мя хва­леб­ных воз­гла­сов: тебе надо поза­бо­тить­ся и о том, чтобы обза­ве­стись соб­ст­вен­ным хором, пою­щим с тобою в лад».