Юрий Сергеев
Становой хребет
Часть первая. Золотые волки
Взнузданный конь цедил кровяную воду из утонувшего в озере заката. От его губ разбегалась алая рябь по жуткой бездонности отражённого неба, шевеля перевёрнутые краснокорые деревья и безлистые кусты, а с ними и чёрного всадника в папахе, с карабином поперёк седла.
Михей Быков обомлело глядел в эту приманчивую глыбь и нервно накручивал на корявый палец прядку гривы.
Оттуда, через хлюп воды и фырканье коня, вдруг обморочно наплыли смертные крики, хруст и звон шашек в страшенной рубке, и уж совсем настоящей кровью почудилась эта полыхающая огнём вода, и даже шибануло в ноздри её приторной, горячей сыростью.
Михей вздрогнул, алчуще огляделся кругом и повёл стволом карабина. Наспех перекрестился. Губы, было зашептали молитву и вдруг переломились в злом усмехе: «Всё, паря, не отмолишь…»
Густая с проседью борода опадала ему на грудь, под лохматыми бровями стыли в горючей тоске глаза. Всадник жёстко дёрнул рукой поводья и выехал на берег. Помешкал, норовя обернуться и ещё раз почуять сатанинское наваждение, но совладал с собой и выругался бодрясь.
Не дожидаясь темноты, шагом тронулся по едва приметной колёсной дороге, позаросла она, обветшала за войны. Земля, напревшая за день весенним теплом, обдавала дурмяным нарождением жизни, стлался над ней, паровал лёгкий морок, набрякший благовониями, как в китайских кумирнях.
На задымленное сумерками небо сыпанули искры звёзд. Молотили в бурьянах перепела, выстукивая забытое и сладкое: фить пирю…
Спать пора… ещё казачонком он ездил по этой дороге на дальние покосы с отцом, погоняя хворостиной рогастых быков, потом уж чубатым парнем скакивал на охоту с дедовской шомполкой, доставшейся тому трофеем под городом Плевеном в турецкую кампанию, но никогда так тягостны не были колыбельные голоса перепелов и покой вечерней отёчины.
Ввязался Михей в драку за жизнь старого уклада. Подзуживали старики явившегося с германской войны вахмистра с двумя Георгиевскими крестами и медалью идти супротив краснюков, отстоять вольницу Забайкальского казачества и вернуть на престол царя.
Выслужился он у Гришки Семёнова до сотника, но радости не хватил. Турнули их в монгольские степи, заперли границу и отрезали семью Быкова в станице на Аргуни. Помыкался Михей на чужбине, прошиковал добро, осевшее в перемётных сумах за время боёв, и крепко задумался.
Белоказаки ещё трясли кулаками, храбрились и вновь табунились в надежде возвернуть родные края, а Быков присмирел и стих.
Понял он, что не взять горлом и чужестранной помощью вставшую на дыбы Россию, ибо в последней рубке увидел не голодранскую - краснопузую, а спаянную железной дисциплиной регулярную армию.
Вояка он был ушлый, тошно было признавать, что сильнее она частей атамана Семёнова, да пришлось убедиться в этом, когда еле ушёл с горсткой оставшихся в живых казаков в безлюдные горы Тибета.
Оттуда и решился в одиночку двинуть через кордон. Посвящать в свои замыслы никого не рискнул, за отступничество был один конец - пуля. Ранним утром уехал на охоту и сгинул.
Вторую неделю он гнал ночами постаревшего строевого коня, которого уберёг в войне с германцами, страшась переломать ему ноги в промоинах и сурчиных норах.
Чудом оторвался от полувзвода конных у неведомого села, где надеялся подхарчиться, полетел, отстреливаясь на скаку, и, зацепив кого-то, услышал заячий вскрик павшего на землю всадника.
Так кричат только перед смертушкой. Топот сзади утих, для острастки пальнул ещё наугад, и пули шмелями прозудели мимо, не отыскав во тьме его согнутой к гриве спины.
Вымуштрованный за многие годы конь покорно ложился в хрусткие бурьяны и прозрачные кусты на днёвки, а Михей ползком собирал ему жухлую прошлогоднюю траву, пучками рвал на солнечных припёках молодые стрелки пырея, а рука не выпускала карабина с досланным в ствол патроном.
Таился Михей людского глаза на родной земле, плешивым бирюком выглядывал из укромных мест, каялся и страшился расплаты за содеянное. И было в чём каяться…
После взятия Читы, Семёнов приказал сотне Быкова расстрелять попавших в плен красноармейцев и партизан. Скрепя сердце, ещё не доводилось ему, помимо боя, людей решать, Михей выбрал для этого дела взвод служак-кадровцев.
Может, всё и не припомнилось бы ему, да после подошёл, как на грех, знакомый станичник, невесть как оказавшийся в этом трескучем от пальбы городе, и зло усмехнулся, сворачивая цигарку. Поздоровался, держась за стремя, покачал головой, нехотя обронил:
Эх… Михей, Михей. Зазря столько людей извёл, - тяжко вздохнул, - гляди, не споткнись на Гришке-то, ить супротив миру пошли вы, не сдюжите, не постреляете всех…
Уйди! - ещё не остывший от боя сотник замахнулся плетью на черноусого Макарку. - Молод учить ишо, сопли подотри. Счас сведу в контрразведку за агитацию, там живо вправят мозги да в эту кучу угодишь.
На месте у меня мозги, - жиганул его зрачками ненавидящих глаз станичник, - опомянешь меня, не раз опомянешь, благодетель, - и повернулся уходить.
Моих-то давно видел, - спохватился Михей, - как они там поживают? Макар?
Видать, уж не дождутся тебя, - буркнул тот, не оглядываясь.
Вспоминал частенько Михей про эту встречу, и морозцем остужало нутро. Наверняка поведал Макарка станичникам о расстреле, и теперь уж не сносить Быкову головы. Такие дела не прощаются.
Выехал на хребтину бугра, натянул поводья. В туманной мгле перемигивались редкие огоньки станицы, взбрёхивали собаки. Где-то чуть внятно пиликала гармонь, тлела серебром, невесть откуда изымая свет, излучина реки.
Воронок прядал ушами, нетерпеливо перебирая копытами, видать, тоже учуял места, где выгуливался на разнотравье жеребёнком и дудонил взахлёб молоко едва памятной матери кобылицы.
Михей снял со спины карабин, достал из перемётной сумы и положил в карман монгольского полушубка холодный наган, тронул поводья.
Конь с места рванулся рысью, но его угомонил свирепый рывок узды. Смиренно пошёл шагом. Быков напряжённо вглядывался в темь, потея от страха. У поскотины спешился.
Привязал Воронка к яблоне-дичке и не ко времени вспомнил, что завсегда рвала с неё яблоки ещё зелёными станичная ребятня, сам не раз набивал пазуху мелкими и кислющими плодами, от них судорожно сводило рот оскоминой.
Уходил от вехи детства и коня, пригнувшись, как в пешем строю в атаках на германской. Чуть не выстрелил с перепугу, когда порскнула от омёта соломы парочка, девка сдавленно хихикала, вторил ей ещё квёлый басок парня: «Ходют тут, угомону нет!»
Михей дослушал удаляющийся топот, устало вытер со лба пот. Горькая мысль прошила голову: «Доигрался, в душеньку мать! Крадусь к своей избе, как цыган к табуну лошадей. Довыслуживался!»
Торопливо пошёл, огибая станицу, и перехватила дух зависть, что жизнь устроилась тут без него. А ему уже не придётся покойно идти по улице, не смыть с себя кровяного тавра, не схорониться от людской молвы и расплаты.
Михей вздрогнул от неожиданности. Тоненько, до испуга близко, завёл старинную казачью песню девичий голос. Ему подтянули: чисто и хорошо ладили вслед, вышибая из глаз жалостливую слезу.
Он угнул шею от горечи, словно бык под непосильным ярмом, уронил руки, а карабин злобно принюхивался черной ноздрёй, выискивая жертву.
Сотник обессилено лёг навзничь и долго слушал, оглаживая пальцами жёсткую бороду. Нахлынула издавняя молодость, игрища, песни и смех девок, вспомнилось, как отбил из их длиннополого табуна тихую и робеющую Настютку, дочь справного казака Ильи Трунова, увлёк её далеко в степь.
Такие же звёзды мигали в бездонном небе, кружил голову пьяный настой трав. Бесновато кинул на землю ойкнувшую в испуге Настюху и трясучей рукой защемил ей рот. Она вяло отпихивалась, тоскующе стонала сквозь сведенные судорогой пальцы, а потом ослабла и зашлась слезьми.
Михейка трусовато улещал её клятвами, терзался страхом перед шебутным Ильёй, и вот же врезались в память её слова: «Ты бы хучь сперва поцеловал». Он это воспринял не укором, а смирением перед силой и опять рванул за едва оправленный подол, не владея собой.
«Люб ты мне, Михейка, а так бы не далась я тебе», - обречённо шепнула ему в ухо и крепким, уже бабьим отчаянным порывом обняла его за шею.
Илья был крут на расправу. Приловил дочернего ухажера, отпорол для острастки плёткой и привёл к отцу. Не отвертелся Михей от свадьбы, а вскорости объявился первенец Егорка, лупоглазый и крепкий парнишка, срам и гордость Трунова.
Между 49° и 67° северной широты и 127° и 205° восточной долготы, проходящая по Забайкальской, Амурской, Якутской и Приморской областям и имеющая протяженность свыше 4000 верст (1 верста = 1, 0668 км).
Образовавшись из нескольких составных частей, Становой хребет берет начало на продолжении Даурской возвышенности в , в , отсюда и до он носит название Яблонового хребта. Составляя юго-западную часть Станового хребта, Яблоновый хребет образует водораздел бассейнов Байкальского озера и , с одной стороны, и , с другой. Также Становой хребет образует водораздел между реками Северного и Великого океанов, от Даурии и до носа. Разделяя Забайкальскую область на северо-западную и юго-восточную половины, Яблоновый хребет в юго-западном направлении проходит около восточной оконечности Байкала. Это 49° северной широты.
Становой хребет, вступая в китайские пределы, продолжается далее под названием хребта Кентей-хан, из которого берут начало следующие : Аргунь, называющаяся в верхнем течении Керулэн, и Онон, образующая вместе с Ингодой реку Шилку. Западная часть Яблонового хребта представляет , сильно изрезанную глубокими и крутыми ущельями горную область. Она покрыта дремучими и изобилует и ручьями. Характерная особенность Яблоневого хребта заключается в том, что, несмотря на его природу, он даже в высшей своей точке. Это вершина Чокондо в Забайкальской области высотой 8259 футов (фут равен 30,5 см.) над уровнем моря не переходит за линию вечных снегов. Параллельно западной части Яблонового хребта идут, по направлению речных долин, две . Одна горная цепь, известная под названием Даурских рудных гор, тянется между Ононом и Аргунью до Стрелки на реке Амуре. Другая принадлежит к Нерчинским горам и тянется между Ононом и Ингодой до города Нерчинска.
От северных притоков Байкала и до истоков реки Буреи хребет этот называется уже главным . Он занимает южную часть Якутской области, где Становой хребет постепенно переходит уступами в долину среднего течения реки Лены. Массив Главного Станового хребта состоит из обнаженных от всякой растительности пирамидальных скалистых вершин (по местному «гольцы»), которые отделены один от другого узкими и глубокими ущельями, поросшими лесом. Высшие точки Главного Станового хребта (от 6 до 7 тыс. футов): Атычан, Урпала, Чулбангра, Туптур и Эвата. Склоны Станового хребта почти повсюду болотисты, покрыты мелкой лиственницей, довольно малопроходимой. Такая картина местности преобладает по течению реки Гилюя. до устья реки тянутся по берегам высокие и скалистые обрывы. Далее, по течение реки Зеи, то есть выше устья Гилюя, местность, постепенно понижаясь, сменяется обширными , испещренными множеством озер и окаймленными березовыми лесами.
У истоков реки Зеи находится, как полагают, главный узел всего Станового хребта. Отсюда он расходится несколькими длинными отрогами, служащими водоразделами между важнейшими реками . Один из этих отрогов Главного Станового хребта идет на северо-восток до носа, параллельно . Далее до 60° северной широты. Отрог известен под названием Алданского хребта, у его подножия протекает река Уд, вместе со своим притоком Половинной, впадающая в . К северу от Удского острога, на устье реки Уды, тянется Сибирский склон, который не так крут, чем юго-восточный склон Станового хребта.
В общем, все эти отроги представляют огромные возвышенности. У отрогов узкие глубокие ущелья, с обнаженными, частью плоскими, либо заостренными горными вершинами высотой в несколько тысяч футов. По прорезывающим эти горы глубоким долинам стремятся шумные и бурлящие потоки.
Продолжаясь далее в северо-восточном направлении, Становой хребет дважды разветвляется. Под 60° северной широты он отделяет от себя отроги, служащие водоразделом между реками, текущими в Охотское море. Второе разветвление Станового хребта приходится под 65° северной широты. Отделяемая им здесь ветвь идет в северо-западном направлении. Она разделяет притоки реки Индигирки от притоков реки Алданы. Эта горная ветвь распадается затем на два горных отрога. Один — восточный, идущий по течению правого берега реки Яны, а другой — Верхоянскийхребет, который сопровождает течение реки Алданы на протяжении 560 верст. При этом он образует её западный, возвышенный берег. После впадения реки Алданы в Лену, постепенно понижаясь, теряется незаметно в пределах Большой северной .
Становой хребет. Вершина Босан
Помимо перечисленных возвышенностей, Становой хребет у истоков реки Охоты отделяет от себя еще одну цепь гор, идущую к северу и служащую водоразделом Колымского речного бассейна и реки Индигирки. Постепенно понижаясь по направлению к северу, горная цепь эта на параллели верховьев реки Алазеи носит название Алазейских гор. Отделяются от Станового хребта и Колымские горы близ истоков и реки Омолона. Под этим названием тянутся цепи гор на север между обеими реками. Далее на северо-восток Становой хребет на всем протяжении своем до Чукотского носа отделяет множество второстепенных отрогов, пересекающих Приморскую область с запада на восток. Здесь отроги отделяются один от другого обширными болотами и тундрами. Один из этих отрогов, идущий на соединение с хребтом, под названием Русского хребта, служит водоразделом рек Пенжины и Анадыра.
Восточная часть Главного Станового хребта доходит до берега Охотского моря, круто поворачивает на юг и в таком меридиональном направлении продолжается до реки Амура, заканчиваясь Буреинским хребтом, идущим параллельно реке Бурее. Восточный склон всего Станового хребта более высок и крут, чем западный. За исключением высочайшей точки Чокондо (8259 футов). Весь Становой хребет с его многочисленными разветвлениями почти одинаковой высоты, а именно хребты и вершины от 3000 до 7000 футов. При всем том Становой хребет считается труднопроходимым. Впервые посещенный казаками в 1643 году Становой хребет на всем своем четырехтысячном протяжении казался им непрерывной преградой в пути. Казаки почему-то назвали его Становым хребтом. Даже сравнительно легким путем вдоль рек и Алдан через Главный Становой хребет казаки воспользовались всего лишь один раз.
Юрий Сергеев
Становой хребет
Часть первая. Золотые волки
Взнузданный конь цедил кровяную воду из утонувшего в озере заката. От его губ разбегалась алая рябь по жуткой бездонности отражённого неба, шевеля перевёрнутые краснокорые деревья и безлистые кусты, а с ними и чёрного всадника в папахе, с карабином поперёк седла.
Михей Быков обомлело глядел в эту приманчивую глыбь и нервно накручивал на корявый палец прядку гривы.
Оттуда, через хлюп воды и фырканье коня, вдруг обморочно наплыли смертные крики, хруст и звон шашек в страшенной рубке, и уж совсем настоящей кровью почудилась эта полыхающая огнём вода, и даже шибануло в ноздри её приторной, горячей сыростью.
Михей вздрогнул, алчуще огляделся кругом и повёл стволом карабина. Наспех перекрестился. Губы, было зашептали молитву и вдруг переломились в злом усмехе: «Всё, паря, не отмолишь…»
Густая с проседью борода опадала ему на грудь, под лохматыми бровями стыли в горючей тоске глаза. Всадник жёстко дёрнул рукой поводья и выехал на берег. Помешкал, норовя обернуться и ещё раз почуять сатанинское наваждение, но совладал с собой и выругался бодрясь.
Не дожидаясь темноты, шагом тронулся по едва приметной колёсной дороге, позаросла она, обветшала за войны. Земля, напревшая за день весенним теплом, обдавала дурмяным нарождением жизни, стлался над ней, паровал лёгкий морок, набрякший благовониями, как в китайских кумирнях.
На задымленное сумерками небо сыпанули искры звёзд. Молотили в бурьянах перепела, выстукивая забытое и сладкое: фить пирю…
Спать пора… ещё казачонком он ездил по этой дороге на дальние покосы с отцом, погоняя хворостиной рогастых быков, потом уж чубатым парнем скакивал на охоту с дедовской шомполкой, доставшейся тому трофеем под городом Плевеном в турецкую кампанию, но никогда так тягостны не были колыбельные голоса перепелов и покой вечерней отёчины.
Ввязался Михей в драку за жизнь старого уклада. Подзуживали старики явившегося с германской войны вахмистра с двумя Георгиевскими крестами и медалью идти супротив краснюков, отстоять вольницу Забайкальского казачества и вернуть на престол царя.
Выслужился он у Гришки Семёнова до сотника, но радости не хватил. Турнули их в монгольские степи, заперли границу и отрезали семью Быкова в станице на Аргуни. Помыкался Михей на чужбине, прошиковал добро, осевшее в перемётных сумах за время боёв, и крепко задумался.
Белоказаки ещё трясли кулаками, храбрились и вновь табунились в надежде возвернуть родные края, а Быков присмирел и стих.
Понял он, что не взять горлом и чужестранной помощью вставшую на дыбы Россию, ибо в последней рубке увидел не голодранскую - краснопузую, а спаянную железной дисциплиной регулярную армию.
Вояка он был ушлый, тошно было признавать, что сильнее она частей атамана Семёнова, да пришлось убедиться в этом, когда еле ушёл с горсткой оставшихся в живых казаков в безлюдные горы Тибета.
Оттуда и решился в одиночку двинуть через кордон. Посвящать в свои замыслы никого не рискнул, за отступничество был один конец - пуля. Ранним утром уехал на охоту и сгинул.
Вторую неделю он гнал ночами постаревшего строевого коня, которого уберёг в войне с германцами, страшась переломать ему ноги в промоинах и сурчиных норах.
Чудом оторвался от полувзвода конных у неведомого села, где надеялся подхарчиться, полетел, отстреливаясь на скаку, и, зацепив кого-то, услышал заячий вскрик павшего на землю всадника.
Так кричат только перед смертушкой. Топот сзади утих, для острастки пальнул ещё наугад, и пули шмелями прозудели мимо, не отыскав во тьме его согнутой к гриве спины.
Вымуштрованный за многие годы конь покорно ложился в хрусткие бурьяны и прозрачные кусты на днёвки, а Михей ползком собирал ему жухлую прошлогоднюю траву, пучками рвал на солнечных припёках молодые стрелки пырея, а рука не выпускала карабина с досланным в ствол патроном.
Таился Михей людского глаза на родной земле, плешивым бирюком выглядывал из укромных мест, каялся и страшился расплаты за содеянное. И было в чём каяться…
После взятия Читы, Семёнов приказал сотне Быкова расстрелять попавших в плен красноармейцев и партизан. Скрепя сердце, ещё не доводилось ему, помимо боя, людей решать, Михей выбрал для этого дела взвод служак-кадровцев.
Юрий Сергеев
Становой хребет
Часть первая. Золотые волки
Взнузданный конь цедил кровяную воду из утонувшего в озере заката. От его губ разбегалась алая рябь по жуткой бездонности отражённого неба, шевеля перевёрнутые краснокорые деревья и безлистые кусты, а с ними и чёрного всадника в папахе, с карабином поперёк седла.
Михей Быков обомлело глядел в эту приманчивую глыбь и нервно накручивал на корявый палец прядку гривы.
Оттуда, через хлюп воды и фырканье коня, вдруг обморочно наплыли смертные крики, хруст и звон шашек в страшенной рубке, и уж совсем настоящей кровью почудилась эта полыхающая огнём вода, и даже шибануло в ноздри её приторной, горячей сыростью.
Михей вздрогнул, алчуще огляделся кругом и повёл стволом карабина. Наспех перекрестился. Губы, было зашептали молитву и вдруг переломились в злом усмехе: «Всё, паря, не отмолишь…»
Густая с проседью борода опадала ему на грудь, под лохматыми бровями стыли в горючей тоске глаза. Всадник жёстко дёрнул рукой поводья и выехал на берег. Помешкал, норовя обернуться и ещё раз почуять сатанинское наваждение, но совладал с собой и выругался бодрясь.
Не дожидаясь темноты, шагом тронулся по едва приметной колёсной дороге, позаросла она, обветшала за войны. Земля, напревшая за день весенним теплом, обдавала дурмяным нарождением жизни, стлался над ней, паровал лёгкий морок, набрякший благовониями, как в китайских кумирнях.
На задымленное сумерками небо сыпанули искры звёзд. Молотили в бурьянах перепела, выстукивая забытое и сладкое: фить пирю…
Спать пора… ещё казачонком он ездил по этой дороге на дальние покосы с отцом, погоняя хворостиной рогастых быков, потом уж чубатым парнем скакивал на охоту с дедовской шомполкой, доставшейся тому трофеем под городом Плевеном в турецкую кампанию, но никогда так тягостны не были колыбельные голоса перепелов и покой вечерней отёчины.
Ввязался Михей в драку за жизнь старого уклада. Подзуживали старики явившегося с германской войны вахмистра с двумя Георгиевскими крестами и медалью идти супротив краснюков, отстоять вольницу Забайкальского казачества и вернуть на престол царя.
Выслужился он у Гришки Семёнова до сотника, но радости не хватил. Турнули их в монгольские степи, заперли границу и отрезали семью Быкова в станице на Аргуни. Помыкался Михей на чужбине, прошиковал добро, осевшее в перемётных сумах за время боёв, и крепко задумался.
Белоказаки ещё трясли кулаками, храбрились и вновь табунились в надежде возвернуть родные края, а Быков присмирел и стих.
Понял он, что не взять горлом и чужестранной помощью вставшую на дыбы Россию, ибо в последней рубке увидел не голодранскую - краснопузую, а спаянную железной дисциплиной регулярную армию.
Вояка он был ушлый, тошно было признавать, что сильнее она частей атамана Семёнова, да пришлось убедиться в этом, когда еле ушёл с горсткой оставшихся в живых казаков в безлюдные горы Тибета.
Оттуда и решился в одиночку двинуть через кордон. Посвящать в свои замыслы никого не рискнул, за отступничество был один конец - пуля. Ранним утром уехал на охоту и сгинул.
Вторую неделю он гнал ночами постаревшего строевого коня, которого уберёг в войне с германцами, страшась переломать ему ноги в промоинах и сурчиных норах.
Чудом оторвался от полувзвода конных у неведомого села, где надеялся подхарчиться, полетел, отстреливаясь на скаку, и, зацепив кого-то, услышал заячий вскрик павшего на землю всадника.
Так кричат только перед смертушкой. Топот сзади утих, для острастки пальнул ещё наугад, и пули шмелями прозудели мимо, не отыскав во тьме его согнутой к гриве спины.
Вымуштрованный за многие годы конь покорно ложился в хрусткие бурьяны и прозрачные кусты на днёвки, а Михей ползком собирал ему жухлую прошлогоднюю траву, пучками рвал на солнечных припёках молодые стрелки пырея, а рука не выпускала карабина с досланным в ствол патроном.
Таился Михей людского глаза на родной земле, плешивым бирюком выглядывал из укромных мест, каялся и страшился расплаты за содеянное. И было в чём каяться…
После взятия Читы, Семёнов приказал сотне Быкова расстрелять попавших в плен красноармейцев и партизан. Скрепя сердце, ещё не доводилось ему, помимо боя, людей решать, Михей выбрал для этого дела взвод служак-кадровцев.
Может, всё и не припомнилось бы ему, да после подошёл, как на грех, знакомый станичник, невесть как оказавшийся в этом трескучем от пальбы городе, и зло усмехнулся, сворачивая цигарку. Поздоровался, держась за стремя, покачал головой, нехотя обронил:
Эх… Михей, Михей. Зазря столько людей извёл, - тяжко вздохнул, - гляди, не споткнись на Гришке-то, ить супротив миру пошли вы, не сдюжите, не постреляете всех…
Уйди! - ещё не остывший от боя сотник замахнулся плетью на черноусого Макарку. - Молод учить ишо, сопли подотри. Счас сведу в контрразведку за агитацию, там живо вправят мозги да в эту кучу угодишь.
На месте у меня мозги, - жиганул его зрачками ненавидящих глаз станичник, - опомянешь меня, не раз опомянешь, благодетель, - и повернулся уходить.
Моих-то давно видел, - спохватился Михей, - как они там поживают? Макар?
Видать, уж не дождутся тебя, - буркнул тот, не оглядываясь.
Вспоминал частенько Михей про эту встречу, и морозцем остужало нутро. Наверняка поведал Макарка станичникам о расстреле, и теперь уж не сносить Быкову головы. Такие дела не прощаются.
Выехал на хребтину бугра, натянул поводья. В туманной мгле перемигивались редкие огоньки станицы, взбрёхивали собаки. Где-то чуть внятно пиликала гармонь, тлела серебром, невесть откуда изымая свет, излучина реки.
Воронок прядал ушами, нетерпеливо перебирая копытами, видать, тоже учуял места, где выгуливался на разнотравье жеребёнком и дудонил взахлёб молоко едва памятной матери кобылицы.
Михей снял со спины карабин, достал из перемётной сумы и положил в карман монгольского полушубка холодный наган, тронул поводья.
Конь с места рванулся рысью, но его угомонил свирепый рывок узды. Смиренно пошёл шагом. Быков напряжённо вглядывался в темь, потея от страха. У поскотины спешился.
Привязал Воронка к яблоне-дичке и не ко времени вспомнил, что завсегда рвала с неё яблоки ещё зелёными станичная ребятня, сам не раз набивал пазуху мелкими и кислющими плодами, от них судорожно сводило рот оскоминой.
Уходил от вехи детства и коня, пригнувшись, как в пешем строю в атаках на германской. Чуть не выстрелил с перепугу, когда порскнула от омёта соломы парочка, девка сдавленно хихикала, вторил ей ещё квёлый басок парня: «Ходют тут, угомону нет!»
Михей дослушал удаляющийся топот, устало вытер со лба пот. Горькая мысль прошила голову: «Доигрался, в душеньку мать! Крадусь к своей избе, как цыган к табуну лошадей. Довыслуживался!»
Торопливо пошёл, огибая станицу, и перехватила дух зависть, что жизнь устроилась тут без него. А ему уже не придётся покойно идти по улице, не смыть с себя кровяного тавра, не схорониться от людской молвы и расплаты.
Михей вздрогнул от неожиданности. Тоненько, до испуга близко, завёл старинную казачью песню девичий голос. Ему подтянули: чисто и хорошо ладили вслед, вышибая из глаз жалостливую слезу.
Он угнул шею от горечи, словно бык под непосильным ярмом, уронил руки, а карабин злобно принюхивался черной ноздрёй, выискивая жертву.
Сотник обессилено лёг навзничь и долго слушал, оглаживая пальцами жёсткую бороду. Нахлынула издавняя молодость, игрища, песни и смех девок, вспомнилось, как отбил из их длиннополого табуна тихую и робеющую Настютку, дочь справного казака Ильи Трунова, увлёк её далеко в степь.
Такие же звёзды мигали в бездонном небе, кружил голову пьяный настой трав. Бесновато кинул на землю ойкнувшую в испуге Настюху и трясучей рукой защемил ей рот. Она вяло отпихивалась, тоскующе стонала сквозь сведенные судорогой пальцы, а потом ослабла и зашлась слезьми.
Становой хребет на карте Байкала
Вам нравится?
да | нет
Если Вы обнаружили опечатку, ошибку или неточность, сообщите нам - выделите ее и нажмите Ctrl + Enter
- система гор в , между 49° и 67° северной широты и 127° и 205° восточной долготы, проходящая по Забайкальской, Амурской, Якутской и Приморской областям и имеющая протяженность свыше 4000 верст (1 верста = 1, 0668 километров).Образовавшись из нескольких составных частей, Становой хребет берет начало на продолжении Даурской степной возвышенности в пустыни Гоби, в Монголии, отсюда и в озеро он носит название Яблонового хребта. Составляя юго-западную часть Станового хребта, Яблоновый хребет образует водораздел бассейнов озера Байкал и реки Лены, с одной стороны, и реки Амур, с другой. Также Становой хребет образует водораздел между реками Северного и Великого океанов, от Даурии и до Чукотского носа. Разделяя в Забайкальскую область на северо-западную и юго-восточную половины, Яблоновый хребет в юго-западном направлении проходит около восточной оконечности озера Байкал, это 49° северной широты.
Становой хребет, вступая в китайские пределы, продолжается далее под названием хребта Кентей-хан, из которого берут начало следующие реки: Аргунь, называющаяся в верхнем течении Керулэн, и Онон, образующая вместе с Ингодой реку Шилку. Западная часть Яблонового хребта представляет пустынную, сильно изрезанную глубокими и крутыми ущельями горную область. Она покрыта дремучими и изобилует болотами и ручьями. Характерная особенность Яблоневого хребта заключается в том, что, несмотря на его альпийскую природу, он даже в высшей своей точке. Это вершина Чокондо в Забайкальской области высотой 8259 футов (фут равен 30,5 сантиметра) над уровнем моря не переходит за линию вечных снегов. Параллельно западной части Яблонового хребта идут, по направлению речных долин, две цепи гор. Одна горная цепь, известная под названием Даурских рудных гор, тянется между Ононом и Аргунью до Стрелки на реке Амуре. Другая принадлежит к Нерчинским горам и тянется между Ононом и Ингодой до города Нерчинска.
От северных притоков озера Байкал и до истоков реки Буреи хребет этот называется уже главным Становым хребтом. Он занимает южную часть Якутской области, где Становой хребет постепенно переходит уступами в долину среднего течения реки Лены. Массив Главного Станового хребта состоит из обнаженных от всякой растительности пирамидальных скалистых вершин (по местному "гольцы"), которые отделены один от другого узкими и глубокими ущельями, поросшими лесом. Высшие точки Главного Станового хребта (от 6 до 7 тысяч футов): Атычан, Урпала, Чулбангра, Туптур и Эвата. Склоны Станового хребта почти повсюду болотисты, покрыты мелкой лиственницей, довольно малопроходимой. Такая картина местности преобладает по течению реки Гилюя, до устья реки тянутся по берегам высокие и скалистые обрывы. Далее, по течение реки Зеи, то есть выше устья Гилюя, местность, постепенно понижаясь, сменяется обширными лугами, испещренными множеством озер и окаймленными березовыми лесами.
У истоков реки Зеи находится, как полагают, главный узел всего Станового хребта. Отсюда он расходится несколькими длинными отрогами, служащими водоразделами между важнейшими реками Азии. Один из этих отрогов Главного Станового хребта идет на северо-восток до Чукотского носа, параллельно Охотскому морю. Далее до 60° северной широты. Отрог известен под названием Алданского хребта, у его подножия протекает река Уд, вместе со своим притоком Половинной, впадающая в Охотское море. К северу от Удского острога, на устье реки Уды, тянется Сибирский склон, который не так крут, чем юго-восточный склон Станового хребта.
В общем, все эти отроги представляют огромные возвышенности. У отрогов узкие глубокие ущелья, с обнаженными, частью плоскими, либо заостренными горными вершинами высотой в несколько тысяч футов. По прорезывающим эти горы глубоким долинам стремятся шумные и бурлящие потоки.
Продолжаясь далее в северо-восточном направлении, дважды разветвляется. Под 60° северной широты он отделяет от себя отроги, служащие водоразделом между реками, текущими в Охотское море. Второе разветвление Станового хребта приходится под 65° северной широты. Отделяемая им здесь ветвь идет в северо-западном направлении. Она разделяет притоки реки Индигирки от притоков реки Алданы. Эта горная ветвь распадается затем на два горных отрога. Один - восточный, идущий по течению правого берега реки Яны, а другой – Верхоянский хребет, который сопровождает течение реки Алданы на протяжении 560 верст. При этом он образует ее западный, возвышенный берег. После впадения реки Алданы в Лену, Верхоянский хребет, постепенно понижаясь, теряется незаметно в пределах Большой северной тундры.
Помимо перечисленных возвышенностей, Становой хребет у истоков реки Охоты отделяет от себя еще одну цепь гор, идущую к северу и служащую водоразделом Колымского речного бассейна и реки Индигирки. Постепенно понижаясь по направлению к северу, горная цепь эта на параллели верховьев реки Алазеи носит название Алазейских гор. Отделяются от Станового хребта и Колымские горы близ истоков реки Колымы и реки Омолона. Под этим названием тянутся цепи гор на север между обеими реками. Далее на северо-восток Становой хребет на всем протяжении своем до Чукотского носа отделяет множество второстепенных отрогов, пересекающих Приморскую область с запада на восток. Здесь отроги отделяются один от другого обширными болотами и тундрами. Один из этих отрогов, идущий на соединение с Камчатским хребтом, под названием Русского хребта, служит водоразделом рек Пенжины и Анадыра.
Восточная часть Главного Станового хребта доходит до берега Охотского моря, круто поворачивает на юг и в таком меридиональном направлении продолжается до реки Амура, заканчиваясь Буреинским хребтом, идущим параллельно реке Бурее. Восточный склон всего Станового хребта более высок и крут, чем западный. За исключением высочайшей точки Чокондо - 8259 футов. Весь Становой хребет с его многочисленными разветвлениями почти одинаковой высоты, а именно хребты и вершины от 3000 до 7000 футов. При всем том Становой хребет считается труднопроходимым. Впервые посещенный казаками в 1643 году Становой хребет на всем своем четырехтысячном протяжении казался им непрерывной преградой в пути. Казаки почему-то назвали его Становым хребтом. Даже сравнительно легким путем вдоль рек Лена и Алдан через Главный Становой хребет казаки воспользовались всего лишь один раз.
Суровость континентального климата , отсутствие растительности на гольцах и путей сообщения делают малопригодным для культурной жизни. По его склонам, поэтому, встречаются исключительно кочевники-туземцы: тунгусы, якуты, чукчи и юкагиры.
По материалам большой энциклопедии России
Loading...